Знаешь почему мы не можем быть друзьями? у моих друзей на меня не стоит

Мальчишки изменяют номера
мобильных, удаляются из qip'а,
демонстративно тешатся экипом,
блядями, у которых буфера

в два раза больше наших. Поостыв,
мальчишки режут бутерброды, вены.
Мальчишки жгут сцепления и фены,
а также наши фото и мосты.

Заводят не собаку - так гастрит,
носки без пары, страха и упрёка.
Играют жертв, чтоб новая дурёха
спешила приутешить, обострив

тем самым неспособность долюбить
единственную - статусную суку.
[Её попробуй, милая, срисуй-ка.
Не можешь - исцеляй недоебит,

а в душу опрометчиво не лезь,
не бейся в заколоченные двери.
Они закрылись в прошлом - ноябре ли,
апреле? - на себе поставив крест.]

Мальчишки верят в силу коньяка
и разума, который носят в плавках.
[Какой там разум, ха! - обнять и плакать.]
Мальчишки не умеют намекать.

Мальчишки не способны проиграть
легко и идеально - как на скрипке.
Понты бесценны. Идеалы хлипки.
За дождиком в четверг обычно град.

Мальчишки не признают [и пускай],
что тщетно нас из памяти стирали.
Но исходя из принципа спирали,
фатально, предсказуемо, слегка

банально [факт!] - по собственным следам,
едва зажившим лбом - о те же грабли
[не надо быть пророком, крибли-крабли]
мальчишки возвращаются. Всегда.

Ей двадцать пять, у нее не жизнь, а несчастный случай.
Она все время спешит и все время не успевает.
А он говорит ей в трубку: "Маленькая, послушай",
И она от этого "маленькая" застывает.

Не отвечает и паузу тянет, тянет,
Время как будто замерло на часах.
И сладко чешется в горле и под ногтями,
Ну, там, где не почесать.

Ей двадцать пять, у нее не нрав, а пчелиный рой.
Сейчас все пройдет, сейчас она чай заварит.
Она сама боится себя порой,
А он ее маленькой называет.

Сосед нелепо замер с раскрытым ртом,
Размахивая руками.
Двухмерный, как будто бы он картон,
А может, бордюрный камень.

Ей двадцать пять, у нее не вид, а тяжелый щит,
У нее броня покрепче, чем стены в штольне.
Как посмотрит пристально - все вокруг затрещит.
А он не боится, что ли?

Он, наверное, что-то еще говорит, говорит,
Что он не придет, что прости, мол, что весь в цейтноте.

Она не слышит. У нее внутри что-то плавится и горит.
И страшно чешутся ногти.

Я шла по центру города, приковывая к себе взгляды прохожих. Популярность?Думаю нет.Красота?Вряд ли.Оранжевая бензопила в руках?Возможно.

С виски все хорошо идет, кроме ног. (с)

Мне девятнадцать. А это последний год призрачного состояний «teen» (с)

Сейчас придет короткое сообщение "нет" и я иду в магазин за водкой

Если я брошу тебя, то только на кровать.

Забить на всё, слетать в Париж. И к чёрту съехавшие крыши. Хочу не думать, с кем ты спишь. О ком ты думаешь, кем дышишь..

Если бы он пришел ко мне и сказал: «бросай всё нахрен и поехали отсюда!»- я бы собрала чемоданы за минуту.

а если ты захочешь вернутся
ты просто обними
как в тот вечер
я пойму

Он - особенный, мам, недостающие звенья в моей цепи.
Он завязанный сложным морским узлом у меня внутри.
Как глоток кислорода, до пульсирующей боли в виске,
На самой большой глубине, на самом глубоком дне.

Он по сути своей неисправим, мам, раньше бы знать.
Когда он улыбается мне и молчит – перестаю дышать.
И о нем про себя молюсь всем святым и известным Богам.
Только лишь бы мне выдержать и не сорваться, мам.

Он врастает, пускает корни…Смотри, мам, вот он какой.
Я – то думала, представь себе, что выберусь все же живой.
Я не знала, глупая, что без него здесь сплошная тьма.
И я не знаю теперь, что дальше со мною будет, мам…

Подвинься, Мальвина.
Я - новая муза Пьеро.
Бедняга так плакал, когда ты ушла с Арлекином,
что в чёрные слёзы обмакивать впору перо…
Но клин, как известно, легко вышибается клином.

Вот так-то, Мальвина.
Отныне он мне посвящён
со всеми своими стихами и грустью впридачу.
Он, кстати, просил передать тебе низкий поклон
и фото - с улыбкой и подписью: "Больше не плачу. "

Ну что ж ты, Мальвина, уныло таращишься в пол,
нахмурив свои неестественно тонкие брови?
Жалеешь, небось, что поклонник к дурнушке ушёл:
волос голубых не имею, как, впрочем, и крови.

Ну ладно, пора мне и знать… эту, как её… честь!
А то засиделась я. Всё. Не хворай. Убегаю…
Что-что? Номерок телефона? Конечно же, есть.
Записывай…
Имя?
Зови меня просто:
" ДРУГАЯ".

Выжигала на коже воском горячим,
убегала, пряталась, делала вид, что я настоящая
кричала, рыдала и всё это сразу.
Ломала пальцы и разрывала небо кусками.
Меня кроет рифмами, которые не доходят до бумаги.
Улыбаться всем учусь искренне,
часами репетируя перед зеркалами.
Два месяца впустую – я опять не дышу, не живу,
каждый раз возвращаюсь обратно,
меняю почту, телефон, icq…
Другие глаза за пленкой
и опять в ту же паутинку влипла.
Срок годности декабря-января вышел,
и из динамиков кричат: «Пора возвратиться.
Девочка, что делаешь? как ты живешь?
У тебя ведь по плану, день за днем, час за часом новая ложь.
В кого превратилась? на кого похожа?
Фраза «я никому не верю» рубцами на бледной коже.
Бегаешь по кругу, ищешь кому доверить душу,
никого не находишь, уходишь, смеешься сама над собою в душе.
Холодом дышишь, плюёшься ядом,
а всех вокруг убиваешь отравленным взглядом.
Девочка, опомнись, ты теряешься, растворяешься в воздухе.
Утром черный кофе без сахара,
и на стене от скуки неприличное слово ногтями царапала».
А я плакала, перебирала в памяти дни и недели,

просыпалась внезапно, а утром говорила «болею»..

Сейчас два часа тридцать восемь минут.
Сейчас я сажусь за стол, беру карандаш и пишу тебе то, чего от меня не ждут.
А если ждут, ты когда-нибудь передашь.
Море плясало и дождь над ним причитал.
Я этого не писала.
Ты этого не читал.

Когда-нибудь он выходит ее встречать. Он надевает куртку, берет собаку,
на лестнице недовольно пинает банку и вежливо отвечает, который час.
До остановки, в общем, недалеко, но он шагает медленно, отражаясь,
в широких мелких лужах, от листьев ржавых, в колючем небе, бледном, как молоко.
Он впитывает разрозненный звукоряд, прозрачный несезон,
холодок по коже, он думает,
что любимые все похожи на мелкий дождь, танцующий в фонарях.
Он думает, что они все похожи на неоновые змейки на мокрых крышах,
на то, как осторожно на руку дышат, когда она несильно обожжена.
Она его обнимает. Слегка сипя, здоровается. Бросает собаке коржик.
Он думает, что любимые все похожи и улыбается этому про себя.

Когда-нибудь, например, через пару дней, она сидит в автобусе, как живая,
опасная, как собака сторожевая, когда добыча распластана перед ней.
Она сидит и внутри у нее все лает и смотрит глазами цвета, как жидкий йод.
По радио какой-то мудак поет: "Ах девочка моя, ла-ла-ла-ла-лайла,
ах девочка моя, ты такая злая, как будто он совсем тебе не дает. "
Она подходит к выходу, словно зомби. И слезы в ней дрожат, будто зерна в зобе.
Она ревет, вдыхая прогорклый смог, двадцатилетний лоб, а точнее лбица,
как будто весь мир старался к ней продолбиться, а этот придурок смог.
И заяц жил, и лисица жила, и львица - а медведь пришел и разрушил весь теремок.
Она стоит и коса у нее по пояс. И щеки мокры от слез.
А у любви есть тот, кто попал под поезд и тот, кто забрызган грязью из-под колес.

Когда-нибудь мы сидим с тобой вшестером - ты, я и четыре призрачных недолюбка
и лунный свет, и моя голубая юбка, и дымный и негреющий костерок.
Когда-нибудь мы сидим с тобой у огня и ты говоришь мне: "Слушай, кто эти люди? "
И я отвечаю: "Это все те, кто любят или любили неласковую меня. "
И я говорю: "Вот этот отдал мне год, а этот два, а этот платил стихами,
которые внутри меня полыхали и отражались строчками у него.
Полсотни месяцев, сотни живых зарниц, бессонных и счастливых глазных прожилок
- которые я тогда у них одолжила и вот сейчас должна всё прожить за них.
Вот видишь, складка, горькая, пожилая, вот слышишь
- смех неистовый, проливной -
ты думал, это было всегда со мной, а это я кого-то переживаю. "
Быть может и сама того не желая - но вечно, как и водится под луной.

Время - наверное, пять с хвостом.
Острым карандашом этот текст написан о том, что всё будет хорошо.
И острием самым подведена черта.
Я этого не писала.
Ты этого не читал.

Но вот один человек.

Который либо глуп, либо привит от моих неясностей.

Он продолжает любить, прибавляя "очень", целуя лоб.

Он говорит, что глупы все, а мы самые идеальные,

Мы победители, мы полубоги.

Я могу в это верить только потому, что, находясь рядом,

я умею двигать небеса и заставлять цветы распускаться.

В моем воображении творится вулкан, который словами извергается, прожигая ненависть и непонимание окружающих.

Мне становится все равно, как цветам, растущим у кратера вулкана.

Я рядом с ним истинная…