С каждым годом нашей дружбы её рыжие волосы становятся всё темней, а в моих появляется всё больше седины. Будто это отсчитывает время, которое мы тратим друг на друга, хотя, конечно, это всё полная чушь.

Семь лет. Ни одного намёка на большее, чем пресловутая дружба, которой как бы не существует, если вы разного пола.

"И я ждал этого июля июня, ждал ее, потому что только в обществе этой женщины я чувствую себя не только нормальным, но и достойным чего-то большего, чем жалкие инстинкты и ненависть". Почти год назад, но актуально на протяжении всех семи лет нашей дружбы.

Она единственная женщина, на которую не распространяются мои манипуляции. Никакого трагичного надрыва, ей богу, без него я — совсем не я, но тем не менее, с ней как-то приходится обходиться без тяги к тетрализации.

Я могу ненавидеть жизнь, людей, чужую глупость и испытывать отвращение к оптимизму сколько угодно, но только девять месяцев в году. Последние три — мой персональный отдых от всего что на меня сваливается за эти девять месяцев. Меня не раздражает ни её оптимизм, ни желание видеть во всём и во всех только лучшее, ведь благодаря этим качествам, возможно, она всё ещё остаётся рядом, несмотря на тысячи "но" со стороны здравого смысла. Я не самая лучшая кандидатура для дружбы. Это факт.

Я могу сколько угодно причинять боль окружающим себя людям, посылать их на хуй и вгонять иголки под ногти — факт. Я ни во что не ставлю межличностные отношения. Это всего лишь термин. Но на три месяца в году я узнаю, что такое успешная социализация, умение улыбаться окружающим и не крыть хуями всех, кто вызывает раздражение. Я не становлюсь идеальным и более терпимым. Я просто знаю, что для слива моего "потрясающего" характера у меня есть большая часть года, а с ней я не хочу иметь негативных эмоций. Я и так весь состою из них.

Я сколько угодно могу загоняться Сплином, Агатой Кристи и прочей депрессивной хренью, но не с ней. С ней мне проще высказаться, обсудить наболевшее и не испытывать желание сжать пальцы на чьём-нибудь горле до победного. Это стоит дороже, чем сто пять сеансов у психиатра или самая кровавая бойня.

Она мой особенный человек уже семь лет, и если бы мне дали выбор: вернуть любимую женщину за отказ от этого особенного человека, то, прости, рыжая, но гореть тебе в аду вечно. Спокойствие, душевное равновесие и эмоциональная стабильность куда важней больной любви, даже если любовь длится всю жизнь, а дружба всего лишь семь лет.

Такие как я не умеют любить никого кроме себя. Даже если из наших уст звучит это пресловутое «я тебя люблю», можно не сомневаться, что это либо ложь, либо любовь потребительская. Третьих вариантов быть просто не может.

Я много врал о любви. О самой искренней, настоящей, всамделишной и больше никогда не повторяющейся, и мне за это не стыдно. Потому что внутри меня нет ни единой капли раскаяния по отношению к тем, чье доверие я не оправдал, кого предал или сделал больно своими словами. Но и никогда не ищу себе оправдание — отступление от классического поведения таких как я. Они доверяли мне — я сделал всё возможное, чтобы они потеряли это доверие. Остальное я не отношу к своим трудностям.

Любовь потребительская заключается в тех потребностях, которые удовлетворяются в процессе взаимодействия. Эта любовь — наивысшая форма искренности, на которую я в принципе способен. Мой сын, например, любим мною за возможность реализовать себя как отца, как не самого плохого человека и моё продолжение. Пусть не генетическое (слава богу!), но поведенческое и интеллектуально максимально приближенное ко мне. Любовь всей моей жизни воплощала в себе протест, нежелание подчиняться мне, моим устоям и преданность собственной воле — и я черпал из неё это непослушание, обрезал ниточки, которые каким-то образом удавалось к ней прикрепить и наслаждался этой непокорностью, проявлением свободной и живой воли. Её больше нет и потребность в этом отпала, следовательно, и умение любить, пусть и извращенно.

Я списываю это не только на генетику (спасибо, блять, большое отцу), но и на то, что пропустил момент формирования такой крепкой связи как любовь к родителям. Они не воспринимаются мной как первоначальная ступень зачатия любви, только как спусковой механизм для моего появления. Я — явление более позднее, сосредоточение нежелания эмоциональной близости с окружающими, и я полностью выполняю возложенную на меня функцию — не устанавливаю тесные межличностные контакты.

Но считаю компенсацией хорошую актёрскую игру. Никто, пожалуй, лучше, чем мне подобные не смогут сыграть ту же самую любовь как она есть: все эмоциональные оттенки, когда-либо виденные нами, воспроизводятся с точностью до сотой и вряд ли кто-то бы смог отличить подлинное чувство от разыгрываемого представления.

Я отношусь к этому иронично, с презрением и абсолютным похуизмом. Я прекрасно умею имитировать любовные порывы, душевные терзания, разыгрывать драмы и всячески прикидываться нормальным. Отсутствие эмоций даёт мне полный контроль над собой, ибо нет такого фактора, который заставил бы сорваться меня и кинуться в самую пучину. Но я усиленно делаю вид, будто моё второе имя — импульс, хотя никогда и ничего не делаю без включенной головы.

Я умею ненавидеть, испытывать агрессию, сексуальное влечение и владею чутким пониманием чужих эмоциональных порывов. А остальное меня волнует не больше, чем разочарование всех тех, кому я когда-то клялся в любви.