Она бъется в этой ублюдочной женской истерике "аля за 35", бросает первые попавшиеся вещи, роняет на пол кружку с его клавиш. Смотрит на свои облитые пушистые тапки, рыдает театрально-картинно, размазывает по щекам слезы/сопли/и прочую лабуду, трясется мелкой дрожью, как чихуа на ветру. Дергает плечами, складывая руки на груди. Кусает губу, смотрит из-под ресниц и растрепанной черной челки. Впивается когтями в свои плечи, словно хочет вырвать куски. Она всхлипыват так, что я подергиваюсь нервно, сжимаю зубы и отвожу взгляд к окну. Ей больно и непонятно, мне все ясно и я так тоже могла когда-то, но все же внутри у меня штиль, волны набегают на берег и откатываются, шурша серой галькой. Мы смотрим на нее, ждем, когда она осознает весь масштаб своей глупости. Он тоже иногда вздрагивает, старается мягко все объясниться. Но она орет так, что у меня закладывает уши, я слышу отголоски самолетных турбин, век бы ее еще не слышать с ее идиотскими верхними нотами. Я бросаю в нее подушкой, стараясь ее не убить, потом толкаю в ее когтистые руки его. Он ее обминает, прижимается, как телок, хватается, как за спасательный круг. Вот как бывает, когда у тебя есть друг, а его кто-то ревнует и оберегает от всех окружающих сук. Сколько же сил надо, сколько же надо мук, когда у тебя, Дорогая, есть обычный, самый обычный друг.