Чем взрослее, тем чаще возвращаюсь к воспоминаниям.
Раньше они просто были во мне и если вспоминались, то безэмоционально, ситуативно, от случая к случаю.
Теперь, бывает, я их ищу сознательно, чтобы потом ставить на повтор до изнеможения.
Вот я, маленькая совсем, годика три-четыре, сижу на полу на кухне и пытаюсь открыть бутылку с газированной водой. С трудом открываю, но вода пенится и заливает весь ковёр. Прибегает мама, кричит и меня шлёпает. Наверное, самый первый запомнившийся негатив.
Вот я засыпаю лунной ночью у дедушки в дальней комнате. Кровать высокая, к ней подставлены стулья, чтобы я не упала. Тяжёлые одеяла и подушки на птичьем пуху. Я ворочаюсь: то повернусь к настенному ковру, долго разглядываю и мне начинает казаться, что в ворсинках шевелятся какие-то серебристые жучки; то поворачиваюсь к стульям, приподнимаюсь и вижу из дверного проёма дедушку.
Дедушка сидит в зале у окна, смотрит на улицу, а там пятно снега, освещённое фонарём, и луна, и густые низкие тучи, как будто тёмная гуашь, смешанная с молоком. От этих источников света в комнате всё сине-голубое, ясное и чёткое. Дедушка поднёс ладонь ко рту и что-то себе под нос ворчит. Каждую ночь так ворчит: про Сталина, про Хрущёва, про дрова на зиму, про суп…
Следующим утром я просыпаюсь, потому что по дому шлёпают дедушкины тапки и пахнет супом. Суп дедушка поставил на печь, чтобы не остыл. В супе обязательно плавает лавровый лист, а на корку белого хлеба дедушка намажет горчицу.
Я уже почти не помню, какой он был на вкус, этот дедушкин суп, но точно знаю, что он был самый вкусный. Как и компот, и варенье, и картошка в мундире.
Вот я в начальной школе, списываю с доски, сижу на третьей парте, и мне плохо видно. Я стесняюсь об этом сказать. Парты очень старые, покрашены в коричневый и бледно-голубой. Стол наклонён так, чтобы было удобно писать. У верхнего края выемки, чтобы класть в них ручки и карандаши. У нижнего - откидные дощечки, под которые можно положить учебники. В классе пахнет духами учительницы: едва уловимый нежный аромат.
Пару раз я слышала его в разных местах и меня пронзало острое чувство тоски по безвозвратно ушедшему.
Перечитываю книги в домашней библиотеке: Тургенев, Татьяничева, Линдгрен, Есенин… До безумия нравятся стихи Есенина про природу. Позже, по мере взросления, стихи о Руси и России, философские темы, "Чёрный человек". До слёз хочу быть линдгренской Роньей и жить в лесах и пещерах с разбойниками. От Тургенева возникает странное чувство ностальгии и боли утраты, как будто я - дворянка, и мне никогда не вернуть благородной царской России.
Я в старшей школе: молодая учительница истории не умеет создать тишину в классе, мы сидим с подругой на первой парте и хихикаем, потому что она похожа на Фродо. Мальчики на соседнем ряду играют в карты. Я взахлёб читаю много произведений для ЕГЭ по литературе и русскому, чтобы после экзамена забыть авторов и названия текстов. Мои старшие классы - это книги, Интернет, долгие беспробудные спячки и красивая темноволосая соседка по парте.
Университетские годы вспоминаются не так часто, наверное, потому что они были недавно и я по ним ещё не скучаю.
Удивительно понимать, как за какое-то десятилетие менялась моя жизнь: от худшего к лучшему и наоборот. И тем не менее, когда вечерами мы смотрим фильмы про космос и я слышу, что звезда N находится от нас в N тысяч световых лет, то понимаешь, что человеческие 5, 10, 15 и 20 лет - это какая-то неуловимая секунда в масштабах Вселенной.
Я почти как герой Есенина: не жалею, не зову, не плачу. Но душа совсем отказывается понимать, что всё прошло и проходит, и тогда очень хочется спать, провалиться в крепкую спячку, чтобы вот там вместо снега была весна, и цветущие яблони, и ручьи с корабликами, и тетради, и знакомый дедушкин суп.