Я не могу поговорить о нас. Может, я сама выстраиваю стену, может, за меня это сделали моральные догматы общества, а может этому виной даже она сама. Но я не могу говорить о нас даже с ней.
Мне все еще кажется, что чувствовать плохо. Даже спустя одну татуировку, которую я ощупываю на своем плече, выпуклую линиями и горящую напоминанием, я все равно закрываюсь в тюрьму. Я хожу плакать на "Спутник", я теряю кошелек и моральное равновесие. И все так же талдычу всем, что чувствовать — великолепно, прекрасно, не может быть ничего лучше этого. А сама боюсь сказать, даже написать боюсь, что люблю ее. Я люблю ее.
Люблю этот дурацкий смех, хриповатый голос, как она отводит взгляд, когда ей по-настоящему смешно. Как увлеченно рассказывает о режиссерских решениях, как падает на каждом шагу, как ее губы отпечатываются на моих. Смущенный взгляд, когда это произошло. "Ты знаешь, что я не пьяна? Повтори это. Совсем не пьяна. А теперь дай мне секунду". И она растягивается на одну, другую, вечность в масштабе часа. Будто меня ударили одновременно с поцелуем, будто мои губы изменили форму и сохранили ее губы на моих.
Мне не страшно перед собой, не страшно перед другими, мне страшно перед ней. Я говорю, что это ее выбор, мой же — ее счастье, она же мне просто нравится. Разве такая проблема пережить простую симпатию? Но как бы мне хотелось раз стать той девушкой на своем плече и рискнуть, открыть все, не боясь того, что люди признают во мне человека из плоти и крови, показать ей свою беззащитность, а не только когти и зубы, что, впрочем, готовы ее защитить.
Или причинить боль. Я кричу, что люблю, люблю, но что собственно знаю о любви? Ранее я была уверена, что ее не может быть без встреч, без познания и все равно она аморфна, переменчива, безвольна в своей упрямости выбирать своих жертв. Но я хочу, чтобы она улыбалась, чтобы ей было легче, чтобы она почувствовала себя лучше, счастливее. В конце концов, я просто чувствую.