Не обращая внимания на свою очень "ужасную и тяжкую болезнь", которой, благодаря Лукавому, я заработала себе три месяца отдыха, я продолжаю навещать собор по утрам, когда руководства ещё нет.
Да им и в принципе всё равно. Они не заходят к нам, обитая в основной части собора. В этой части есть только мы - девятка дураков и новички, которые только учатся.
В основном, это евангелисты т.е те, кто трактует Библию и прочее дерьмо. Самая лёгкая учёба, которую только можно представить, ибо от них не требуют ничего, кроме чтения католической литературы.
Потом идут обычная церковная шушера, вроде священнослужителей. Сейчас они учатся в главном соборе, а потом их разбросают по Европе.
Таких, как я или Лукавый, здесь не учат. Этому не учат в принципе. У тебя есть гора книг, которые описывают абсолютно всё, вот по ним и учись.
Новички зовут меня Птицей и боятся. Я прекрасно их понимаю. Они боятся нас всех. Наверное, не боятся только Наннет. Она очень добрая и отзывчивая. К таким не принято испытывать чувство страха. Но меня они боятся особенно.
Как жаль, что мне наплевать. В том числе и на то, что они провожают меня взглядом, гадая о том, что же со мной не так.
Открываю дверь и вижу перед собой наш кофейник. Он находится на территории собора, но, вместе с тем, и вне неё. Организовать его было идеей Марка. Он обосновал это тем, что ближайший кофетерий находится в 15 минутах ходьбы до него. Его идею поддержали очень многие и я в том числе. Руководство пошло нам навстречу и организовало это, обустроив старую пристройку рядом с храмом. Наверное, раньше это был дом сторожа или что-то такое. Надобность в стороже давно отпала, судя по зданию.
Кофейник выглядел, как помещение средних размеров с неполным вторым ярусом. Людей, посещающих его было ни много и ни мало, поэтому каждая компания занимала "свой" стол. На самой дальней стене кофейника была нарисована какая-то сцена из Библии. Или не из неё, не знаю.
Мы занимали второй ярус. Собственно, мы единственные, кто там сидел. И поэтому на всю стену второго яруса я и Лукавый наклеили фотообои с изображением рогатого Вендиго. Начальство построило и знать забыло об этом месте, а у посетителей-католиков язык не повернётся мне что-либо возразить касательно обоев.
В кофейнике всегда царил лёгкий полумрак, что придавало ему ещё большей привлекательности. Вот только музыка здесь играла та, которую слушал хозяин кофейни, а именно американский рэп и грегорианский хор. Ну, за хор, хотя бы, спасибо.
С утра тут сидят всего семь человек на первом этаже и Лукавый на втором. После дождливого утра и холодного ветра, теплота этого места заставляет меня нервно сжиматься так, словно с меня медленно, но живьём сдирают кожу. Всё так же нервозно дёрнувшись, я киваю хозяину кофейни и направляюсь к Лукавому.
Заиграла "Иммигрантская песня". Без слов, конечно, это то ещё обломисто, но с утра годится. На первом ярусе даже кто-то подпевать начал. Скрипучим, противным голосом и фальшивя. Лукавый громко рявкнула вниз "Заткнись!" и пение мгновенно стихло.
Это была самая живая часть собора. Единственная часть, которая ему не принадлежала. Она была как бы сама по себе. Здесь была своя атмосфера, приправленная запахом кофеина, чая и ещё какой-то ерунды. Сюда приходили, чтобы уйти от строгости и официальности своей работы, побыть простыми людьми и поговорить, как простые люди, без всяких "ваше преподобие" и "ваше первосвященство".
Кофе я не пью, поэтому стучу ногтём по белоснежной чашке с чаем. На её дне кружились какие-то листья. Чай отдаёт крепким запахом с примесью мяты или чего-то такого. Видимо, это и были листья мяты. Лукавый молчит. Её глаза сужаются, а рот искривляется в коварной ухмылке. В такие моменты мне хочется схватить её за шею и спустить со второго этажа. Эта ухмылка сейчас абсолютно лишняя. Лукавый подходит к краю второго яруса и смотрит вниз, а затем выдаёт:
- Мальки прибывают. Сколько им, 18?
- Не меньше, чем нам.
- А с виду совсем дети. Наверное, половина из них до сих пор меняет портки перед мыслью, что к ним подойдёт и заговорит Старая Птица.
- Отлично. Теперь я ещё и старая.
— Ты напоминаешь всем старую ворону, которая нещадно всех клюёт в загривок.
Лицо Лукавого вновь растворяется в улыбке. Я молчу. Пусть называют меня, как хотят. Было бы дело, а ситуация всегда найдётся.
Между тем, в кофейник проникли первые лучи солнца. По привычке одёргиваю пальто и очки, забывая, что осенне-зимнее солнце - единственное, которое не оставляет на мне следа. Дождь закончился совсем незаметно. 8:40 утра и нарастающий шум снизу в придачу. Это даже дарит ощущение уюта. Если, конечно, убрать тех идиотов снизу.
Старая ворона. Может быть. Почему бы и нет? Не воробей или голубь и уже хорошо. Хотя, что может быть хорошего в сравнении со старой и сварливой птицей? Но, почему-то, мой внутренний голос самодовольно кивает седой головой. Но на птицу, скорее, похожа Лукавый, со своим вечным воротником из перьев на пиджаке. На такую хитрую, изворотливую и безусловно красивую птицу.
Лукавый осторожно опускается на своё место. Потом мы длительный промежуток времени говорили о Брейгеле, Македонском и Айвазовском. Интеллектуальная беседа - вещь незаменимая. Улыбаюсь чашке с чаем, иногда поправляя трость, чтобы она не упала. Конечно, хотелось бы, чтобы она упала на голову тому тупице, который громко орёт снизу. Впрочем, если я до сих пор не спустилась и не объяснила ему, что такое тишина, значит, он мне не так уж и надоел.
Лукавый мастерски совмещает в себе строгость протестантской веры и тягу к науке. Не прошло и трёх дней, чтобы она не завалила меня очередными вопросами об устройстве Вселенной, смысле жизни и прочем.
Лукавый поправляет перья на воротнике и одно из маленьких перьев падает на стол, отдавая металлическим отливом. Лукавый небрежно смахивает его рукой.
- Дома вставлю новое.
Мне всегда была интересна одна деталь. Её перья были частью одежды или как-то существовали отдельно? Глупый интерес, конечно, но, всё же.
После очередной ночи без сна, кофейник казался слишком живым и ярким. Он не мог таким быть на самом деле.
Плотнее закутываюсь в пальто, сильнее закрываю глаза очками и сдвигаю шляпу почти на лицо, полностью уходя в себя. Трезвость разума придётся возвращать самой.
Снизу послышались монотонные голоса хора. Так даже лучше.
