Они были до омерзения милы и добры. Это внушало страх, гнев и недоверие. Недоверие отдавалось тупой болью в грудной клетке. Страх навязчиво сдавливал виски и шептал в ухо. Гнев заставлял до крови впиваться пальцы в ладонь.
В моей голове звучала до боли знакомая мелодия, печальная, наигранная на старом фортепиано.
Они могли дать мне всё и ничего одновременно. Забавно, когда пустота вмещает в себя всё материальное, которое, в свою очередь, наполнено этой пустотой.
Но мне никогда и ничего не было надобно от них, ибо их помощь всегда подразумевала мою задолженность им. Стоит мне попросить помощи у них один раз, как я становлюсь должником, к которому можно прибежать в любой момент. Мне это не нужно. Это сковывает и привязывает к человеку. Я могу позволить себе быть привязанной лишь к одному.
Но их улыбки… Они словно оскал довольной гиены, которая видит умирающую добычу. И принять их помощь - дать гиене вонзить в мою шею свои клыки.
Иногда мне кажется, что за каждой их улыбкой кроется волосатая, грязная и клыкастая морда, которую постоянно обизывает шершавый язык, ожидающий жертву.