Спустя несколько месяцев этот кусок непонятно чего остаётся лучшим, что мне когда-либо доводилось исторгнуть из своего сознания. Пусть лежит. Милый кусочек ностальгии.
Вы верите в судьбу? А в то, что каждый затянувшийся взгляд влечёт за собой определённые последствия? Ты стоишь над столом и хозяйничаешь в чьём-то желудке. Тебе аккомпанирует бригада интернов и звон приборов, которые покорно подаются по первому твоему слову. Операция совершенно пустяковая. Тут практически невозможно ошибиться. Даже самый ужасный хирург справился бы с поставленной задачей. Тем не менее, ты на вершине своей карьеры. Из галереи — голодные глаза тех, кто однажды заменит тебя в этой операционной. Напряжение. Ответственность. Признаться, долгие годы практики задушили весь мандраж, что некогда сковывал уверенные, жаркие движения рук. Разрез, шов, стерилизация. Молодые люди глядят с надеждой, с завистью. С обожанием. Записывают, не могут поверить своему счастью. А ты уже слишком стар для этого дерьма, и купаться в радостных соплях первокурсников — моветон. К чему купаться? На данном этапе жизни хватит и руки сполоснуть. Оглядываешься на аудиторию, подобно льву, облизываешься — запястьем утираешь испарину со лба. Ловишь, впитываешь в себя все эти взгляды… даже не замечая, кому отдаёшь свой собственный.
Этой же ночью кто-то решает наложить на себя руки. Ручка двери держится на честном слове, ей-богу, но кому-то всё-таки удаётся на ней повиснуть. Кто-то вновь изводит своих родителей. И теперь этот кто-то с гордостью носит на шее ослепительное синюшное ожерелье. А ты бездумно подписываешь больничную карту, собираешь всё в папку и скидываешь одному из своих протеже. Теперь это его забота — заполнять, следить, клеить ярлыки. Подумаешь, такая ерунда — неудавшийся суицид. Ты, уставший от приевшихся хирургических процедур, снимаешь очки и допиваешь остывший кофе. Но папка успела запомнить скрип твоих одноразовых перчаток.
Надолго ли?
*
Седина неминуемо пожирает смоль твоих волос. Третий раз на тебя спихивают пропажу каких-то там медикаментов. Третий раз, подумать только. Ты поглощён собственными размышлениями (ведь три раза, ТРИ — это уже не шутки!), когда двери приёмника разлетаются настежь. Каталка скорой помощи. Решать свои личные проблемы становится некогда. Ты — врач. Врачи не для себя, они для других. Руки по локоть в рвоте и прочих прелестях человеческого организма. Очередной сопляк вздумал привлечь к себе внимание самым избитым, самым скучным образом. Ну когда уже подрастающее поколение… Качаешь головой. Романтик. Глотать таблетки — возвышенно, восторженно, созерцательно. Несколько минут спустя — трястись в припадке, обливаясь потом. Ты уже не задумываешься об этической составляющей подросткового самоубийства. Лишь отшучиваешься перед коллегами, мол, посмотрите, какой безнадёжный дурак. Стоишь у палаты в компании друзей, а дверь слегка приоткрыта. Тонкая полоска коридорного света ложится промеж опухших, усталых, истерзанных, но живых серых глаз. Очень внимательных глаз.
Для нас обоих наступает утро. Только кого-то встречают заплаканные улыбки, которым ломит спину от ночи, проведённой на табуретке, а кого-то бьют по лицу суровые, несправедливые реалии. Пациенты здороваются с тобой, как ни в чём не бывало, как будто твоих забот и не существует. Ты угрюм и раздражителен, не отвечаешь. А они не виноваты. Они ведь даже не знают, что сворованный кем-то лидокаин грозит тебе лишением лицензии. И как так получилось… Нервничаешь, допускаешь описку в документах. Непростительно для врача твоего уровня, но в таком состоянии иначе и быть не может. Кому-то эта крошечная ошибка оборачивается лишней ночью в белых стенах больницы.
Этот день настаёт скорее, чем ты можешь предположить. День, когда ты лишаешься самой важной составляющей своей жизни. Не успеваешь вынырнуть, вдохнуть хоть немного ледяного воздуха — буря, веселясь, накрывает тебя свинцовой водой. Сегодня ты уже не врач, и это… это плохо. Гром среди ясного неба. Бредёшь между палатами, разбитый и тёмный, и даже белоснежное пятно халата не в силах разбавить эту тень. А я иду тебе навстречу и излучаю свет. На секунду его тонкие струны невинно дотрагиваются до твоих кистей, грубых рабочих пальцев, освещают ночной мрак под глазами. Свет настолько тусклый, что ты не сразу обращаешь внимание на его мягкое, бархатное тепло. А затем твоих ладоней касается липкий багровый шёлк. Кровь тяготит руки непрерывным, постоянным потоком. В пылу момента ты напрочь забываешь пошутить, уколоть меня своим острым словцом; лишь подмечаешь, что порезы выполнены так, как обычно это делаешь ты. В операционной, правда, и не на себе. Только вот со швом у меня не получилось сымитировать твой почерк.
Шаг — и тело падает в твои широко распростёртые грани, точно мраморная колонна, треснувшая пополам. Лежу в твоих объятиях и продолжаю отдавать кровь напоказ, словно это кому-то действительно необходимо. Постарался — твои укладистые ладони не могут справиться с текучими ранами. Накрывают, да всё напрасно. Идеальная линия. Идеальная красная бездна. Постарался. Я не совсем безнадёжен, вообще-то. Кое на что ещё гожусь. Но этого — "безнадёжного", тогда, с приятелями у палаты — твоя память, скорее всего, не увековечила. Мир полон очевидных вещей, которые никто не замечает. Вспомнишь ли ты, кого снимали с дверной ручки? Кто заносил изгиб твоей руки и скальпель в свой блокнот? Осознаешь ли, как всё плотно связано? Тонкая ниточка обернулась вокруг мизинца. Нет никакой судьбы. Нет божественного провидения. Есть люди, вышедшие из-под контроля. Люди, не сумевшие совладать с собой. Демоны и их неизбежные случайности. Коробка полна пороха — взгляд со скоростью искры выскользает из-под ресниц. И этого порой бывает достаточно, чтобы загореться. Гореть. Возвращаться снова и снова и снова. Предаваться живительному пожару до конца, терять всё, только не треск полюбившегося пламени. Только не этот мерцающий в колбе огонёк.
Но знаешь, доктор, после огня обычно остаётся только пепел, как ни крути. Ток нетерпеливо стрекочет между электродами. Разряд. С груди сыпется холодеющая белизна. Руки больше не цепляются за тебя в истошном желании жить. Тело встряхивает несколько киловольт. Ты чуть ли не любовно подбираешь человека со стола, и веки вздрагивают от призрачного прикосновения пальцев. Люди, не сумевшие совладать с собой. Пожалуй, в этом моя главная проблема. Не могу совладать с самим собой. Но всегда найдётся кто-то, кому это окажется по плечу. Кто-то, в чьи опытные руки можно спокойно доверить свой пульс. Эти руки. Сжимают обманчиво хрупкое тело с непривычным и пылким содроганием.
Приятно найтись. Приятно наконец обрести своё место. Эти руки.