а в лесу сейчас белым-бело, намело за ночь; белки пляшут по тонким веткам, сбрасывают комья хлопковых цветов; леший засел в дупле и пригорюнился; изредка ухнет, старый седобородый филин, - эхо разносится по всему лесу. иду, пробираюсь через сугробы, тону и выплываю, а кругом - бескрайная белая простыня, слепит солнце, играет радугой на снегу, и только стволы дерев чернеющими столбами уходят ввысь. вспорхнула птица; затрещал кустарник, раздалось ворчание: видно, снег попал кикиморе за шиворот, будет бухтеть теперь, пока не уснёт снова в своей берлоге. "ау! - кричу. - выйди, Леля, приголубь!" а нет голубки, всё не отзовётся. выбежал тощий волк, встал неподалёку, смотрит, навострил уши. косимся друг на друга долго, кто кого; наконец, уходит, не тронув. продолжаю переваливаться через сугробы - зачем? дойти бы до пещеры, где жила моя прекрасная Лель. вдруг, может, просто спит. а что, если там только ручеёк бежит, алмазный, тоненький, - всё, что осталось? снова пронёсся по белой глади лешиный ух; никак, услышит меня ещё, не поленится вылезти, прискачет, замучит: "а ты кто будешь? а откуда? пошто пришёл? нешто в избе не сиделось?" завертит метель, замурует в сугробе; не увидит меня больше моя Лель. нет, надо дальше идти. добрести до пещеры. да кабы и ручеёк один, так всё равно. поплачу над ним, разбавлю солью быструю воду да пойду по лесу, стану кричать и лесных тварей будить.