— Ты мне губу порвал, - говорит она, трогая пальцем саднящее место и рассматривая кровь на подушечке указательного, - Губу порвал, придурок!
- Я такооой, - хохочет он, не без сочувствия, правда, пытаясь разглядеть трещинку; она ноет, скроив страдальческую гримаску, смешно ощупывая языком ранку, еще метров пятнадцать, потом они, конечно, начинают целоваться снова, и он кровожадно закатывает глаза, пытаясь изобразить графа Дракулу, а ей больно смеяться, больно, дурак, слышишь?
Когда она будет собирать вещи, зареванная, опухшая, ненакрашенная и поэтому как будто без ресниц, и будет говорить ему что-то и вытирать нос тыльной стороной ладони, ты бы хоть думал, что ты говоришь, Саня, ты хоть бы иногда отдавал себе отчет в том, что ты говоришь, блядь, неужели это так сложно - он, конечно, возьмет ее за плечи, поставит к стенке, попытается обнять, станет что-то втолковывать, она будет выворачиваться и чиркнет сухими губами по его плечу, разойдется трещина, у обоих мелькнет дежавю в глазах, что-то теплое шевельнется, не самое воспоминание даже, а какой-то блик от воспоминания - но будет поздно уже, поздно и неуместно.