У русской молодежи есть болезненная любовь к городу Петербургу. Особенно у той её части, кто в Петербурге никогда не жил, а если и жил, то как турист – от пары дней до нескольких недель. Любовь эта выстраданная, совершенно неестественная, как любовь красавицы к чудовищу. А Петербург – это и есть бетонное чудище, подмявшее под себя красивую северную ночь. Известно, что город возник противоестественным путём, не по любви, а через изнасилование, когда на месте разрозненных поселений и шведской крепости Ниеншанц была искусственно собрана новая столица государства рассейского. Вместо масляной, широконосой, лесной Москвы, возник имперский, каменистый, высокомерный Петербург. Распространено мнение, что гранитный дом был построен на костях крестьян, хотя эта версия опровергнута археологическими исследованиями. Массовая гибель строителей была зафиксирована при строительстве соседнего Ораниенбаума: «В Петергофе и Стрельне в работниках больных зело много и умирают беспрестанно, нынешним летом больше тысячи человек померло». Но, не смотря на это, русская литература часто изображала Петербург, как город-болото, город-туман, дьявольскую обитель, где пропадают души и сердца. Демон-Петербург - это Гоголь, Достоевский, Белый. Николай Васильевич населил его чертовщиной, проститутками, отвергнутыми талантами, плавающими в затхлой воде каналов. Страшный, совсем нечеловеческий город, где по улицам ходят не люди, а метонимии. Продолжателем дела Гоголя стал Андрей Белый, коренной москвич и самый значимый русский модернистский писатель: «Петербург, Петербург! Осаждаясь туманом, и меня ты преследовал праздною мозговою игрой: ты — мучитель жестокосердый; ты - непокойный призрак; ты, бывало, года на меня нападал; бегал я на твоих ужасных проспектах и с разбега взлетал на чугунный тот мост, начинавшийся с края земного, чтоб вести в бескрайнюю даль; за Невой, в потусветной, зеленой там дали - повосстали призраки островов и домов, обольщая тщетной надеждою, что тот край есть действительность и что он — не воющая бескрайность, которая выгоняет на петербургскую улицу бледный дым облаков». Ну, а крохотная комнатка чахоточного Раскольникова, уместившаяся под самой крышей доходного дома, знакома вообще всем. И снова убийства, мучения, страдания убогого, жалкого человечишки. Как можно жить в Петербурге и не закончить, как Боровиков? Это абсолютно инаковый для России город, город чужеродный, город-мутант, который расположился там, где людям вообще жить не пристало. Город-кость. У Сергея Есенина есть псевдонародная поэма «Песнь о великом походе», где мужики, на чьих телах была воздвигнута Северная столица, в виде красных людей поднимаются из могил и сбрасывают потомков медного Петра в холодную Неву: «Средь туманов сих И цепных болот Снится сгибший мне Трудовой народ. Слышу, голос мне По ночам звенит, Что на их костях Лег тугой гранит. Оттого подчас, Обступая град, Мертвецы встают В строевой парад». По замыслу Есенина город, построенный на костях, стал костью в горле тем, кто его воздвиг. И здесь трудно не согласиться, ведь город, основанный как опорная точка Империи, в итоге эту империю и уничтожил, став колыбелью Революции. У Петербурга существует очень поэтическое название – город трёх революций. Настолько красиво, что даже четвёртой не хочется. Ещё это город трёх названий – Санкт-Петербург, Петроград, Ленинград. При желании имён можно насчитать и больше, но зачем? Они и так принесли невским жителям много боли, вроде ужасной блокады Ленинграда. Современное искусство тоже «не любит» Петербург. Вспомним «Брат» Балабанова, где современный Питер показан таким, каким он и есть – серо-желтая грязная пустошь, объятая ладонью Финского залива. Или культовый «Бандитский Петербург», да даже «Про уродов и людей» (снова Балабанов) продолжает эксплуатировать мрачную тему столичного разврата. Отчего столько мрака, декаданса? Санкт-Петербург, возникнув как предельная точка имперской России, со своей ролью не справился. Обычно столицей становится город, имеющий срединное значение, который начинает собирать вокруг себя земли, как Москва. Если столица расположена на краю, там, где уже видны спины держащих мир китов, то город означает устремление, порыв и пересмотр границ. Для России Петербург был образцом, своей маленькой Европой, которая должна была шагнуть от Балтийского моря к Тихому океану. По чуть-чуть, где шажочком, где саженью, где нагайкой и винтовочкой, а где мануфактурой и каравеллой, Россия должна была преобразиться на новый лад. Побриться, облачиться в английское сукно, выучить новый церемониал. Петербург был источником внутренней колонизации, опорой, откуда новый человек мог шагать в русскую степь и, если что, тут же отскочить обратно. Как когда-то славяне призвали варягов, чтобы третья сторона решила их внутренние проблемы, так и Петербург был специально построен далеко в стороне, чтобы с неожиданной позиции перевернуть всю Россию. Не вышло. История пошла иначе, и тяга русских к Северной столице – это до сих пор тяга к подобию, к коллажу на настоящую Европу, которая была достигнута не до конца: вроде прекрасные здания над каналами, а на окраине уродливые девятиэтажки. Своеобразный ресентимент, болезненное восприятие точки отсчёта, конец которого ни к чему не привёл. Если человек истово, до боли и спеси отстаивает перед страной «европейский» Петербург, противопоставляя его другим городам, то он за триста лет так ничего и не понял. Из Европы он научился любить лишь пробковый шлем колонизатора. А ещё Петербург любят девочки шестнадцати лет (и это нормально), не понимая, что это очень опасный город. Опасный красотой имперского ампира, продольными ветрами, чугунной решеткой Летнего сада. Это город для поэтов, писателей и самоубийц, но не город для жизни. Здесь прекрасно вершить революцию, писать стихи, убивать себя, пить абсент, заниматься чем-нибудь современным, вроде фотографии и живописи. Можно жить на чердаке и носить шарф вокруг шеи. Но если вы по-настоящему любите Петербург, то должны, как его первые строители, пожертвовать своей жизнью. Поэтому вдвойне удивительно, что Петербург так любят люди, которые не собираются вспороть себе вены и написать кровью какой-нибудь глупый стишок. Нет, так любить Петербург нельзя.