Сидя голышом на покрывале, мы жевали сэндвичи и в течение нескольких часов болтали о марафоне, о выходных с её семьей и, наконец, о том, что каждый из нас чувствовал, когда мы думали, что все кончено.
Мы занимались любовью, пока солнечный свет за окном не угас, заснули в обнимку, а потом проснулись посреди ночи, изголодавшись друг по другу. И делали это громко, и яростно, и так, как у нас всегда получалось лучше всего – честно.
А затем, насытившись на какое-то время, я потянулся к прикроватному столику за ручкой. Прижавшись к ней, я снова вывел у неё на бедре татуировку «Всё исключительное – для исключительных», надеясь, что смогу стать для неё «исключительным»: бывшим гулякой, преображенным игроком, тем, кто стал её достоин.