Здравствуй-здравствуй, мой яркий светлячок, мой круглосуточный маяк, мой путеводный факел.
Я покинула тебя только в благих целях, защищая твое итак ранимое и изнуренное существо от моих душещипательных историй неудач и падений, ибо поезд моих американских горок с ускорением катился исключительно вниз.
Но знаешь, сейчас эта жизнь необъятно хороша! И я не знаю, как это объяснить полнее, когда внутри плутонские котята вот-вот выпрыгнут наружу, а в солнечном сплетении взорвется сверхновая; и мне хочется говорить, и говорить, и говорить с ней о том, как некоторые вещи и люди замечательны и впечатляющи, и как что-то искристое под ребрами щекочет пузыриками, как от шампанского, и как щеки болят от улыбки до ушей с утра до поздней ночи, и как, засыпая, я тихо смеюсь вслух от того, сколько радости и неуемного восторга во мне. Она говорит мне, что это влюбленность, "такая тёплая, добрая, игривая, как девчонка, что бегает на лугу за бабочкой". А я говорю, как я счастлива. Просто счастлива, словно испив вина Марты с этикеткой "Счастье и щекочущие звезды под ладошкой, приложенной к животу".

А еще! А еще у него очень красивые глаза и улыбка, и он чертовски завораживающе курит и в это время настолько неотразим, что у меня перехватывает дыхание, и руки у него такой красоты, что я не могу отвести взгляд и, когда они опускаются мне на плечи, унять мурашки от затылка до кончиков пальцев. А еще он дурак дураком, честное слово, но чем больше он меня смешит, тем сильнее я хочу снова увидеть его. Ты только не смейся надо мной! Это все не всерьез, он совсем ребенок и вечно смеется, но я счастлива просто видеть и слышать его, и ничего кроме не нужно. Мой синеглазый Питер Пэн.
Только тс-с-с, это будет нашим секретом.

Твой самый теплый Север.