навязчивый свет электрической лампы в кабинете номер двенадцать точка три ослепил глаза и упорно отказывается тебе поддаваться. горючая боль щиплет глаза, но это пари, в котором мне нельзя проиграть. вот-вот вырвется из-под прищуренных глаз укомплектованный водопад слез. хлынула раз.хлынула два. и это все, на что способно искусственное освещение, щекочущее нервы.вспышка, и -хлоп! настежь раскрытые веки прощупывают темноту. это ужжжжаассно приятно, почувствовать себя частью этого мрака, с гордостью заявляю я, чёрт возьми! В ушах гремит "summertime", и ты извиваешься в нахлынувшем наслаждении, как обласканный кот в сметане, не в силах удержать в голове эти ритмы, и гранулы удовольствия странствуют в твоём теле, растворяясь на тысячи, миллионы мелких пылинок. Омойбох, это же ароматнее, чем аромат апрельской весны, желтее, чем кислотная желтизна осенних листьев, хрустящее зимнего сугроба свежевыпавшего снега утром в шесть сорок пять, это вкуснее, чем тёплый хрустящий круассан с кофе без сахара в морозное утро в буланжерее на углу толстова и титова, это как кокомадмазель и шанельшанс в одном флаконе. Я одурманена этой темнотой, я одурманена джазом, я одурманена тобой. В тумане, блуждающем в моём бесконечном потоке мыслей, уловила ту пылинку, растворившуюся в тысячи и миллионы гранулу, с неимоверной силой упорства вцепившись в это воспоминание.с одержимостью сжимаю в объятиях образ (в кабинете номер двадцать точка три пятого марта дветысячи четырнадцатого, мать его, года) чёрных блестящих глаз, сверкающих сквозь навязчивый свет электрической лампы. Дикие и свежие вопли саксофона, словно полные могучей энергии бушующей амазонки, срывают пелену с моих мокрых, раздраженных искусственным освещением воспоминания, глаз. И-хлоп! Настежь раскрытые вещи прощупывают темноту.