Небо Луганска, как шапка огромного шампиньона - серое до жути. Мы шутим, шпионим и тянем по локалке фильм. Кто в чем, топчем проспект и смотрим на памятник, название которого я так и не узнал. В поезде начинаю говорить с Богом. Без крестов и икон. Поздно ночью, вещи - на позвоночник и в путь. Меня давно никто так не кормил, и этот город впервые улыбается широко.
Донецк худощав. Солнечными пальцами гладит по щам, залазит в волосы, в носоглотку, под легкие. Погода дурманит, словно крымское вино. Остаться или оставить – вопрос ключевой. Море глаз, в которых я отражаюсь одним сплошным пятном, но кроме надежды не могу дать ничего.
Не так сильно и синеватый, на такси до Ясиноватой. Читал водителю “Правду”, он сказал, что в точку и помог выгрузить багаж. Порционно - эмиграционку – засыпающим погранцам. А как тут? А как сам? Разгребем, справимся. Ростов, словно механик – карбюратор - смазывает меня дождем. Я как бы рад и весел. Мы куролесим, гоняем на мотыке, говорим о рыбалке и просто так. Этакая грустнота уезжать, ведь здесь как дома – безоблачно.
Краснодар - холодец, а люди в нем то морковь, то буряк, то пустое место. Температура – десять выше нуля. Потеряшка и снова кидалово на погулять. Тлен и скукота. Бутер с треской – котам. У фонтана загадать желание, чтобы все сложилось. Транспорт, как слой жира - не рассасывается. Словно зажиточный мещанин, я готов с вещами на выход. Не в жта, но потрачено. На кефир, да на булку с маком – вот весь мой обед. Совесть, отстань, каждый сам по себе. Но я сажу Потеряшку на такси и желаю удачи.
Волгоград-ухажер жжет и растекается теплом, как самый дешевый коньяк. Родина мать, панорама. Я слушаю и продолжаю мычать. Тут мы – часть и меня впервые пробирает на слезы. Может просто ветер в очи задул. Я топчу мертвых, но они точно не этого хотели, еще вчера здесь наши держали высоту, уже сегодня здесь тысячи мелких втыкают в телефоны и пьют коктейли. А не твой ли дед в сорок четвертом был мишенью? Прогнило все, от самых истоков и до конца. Иди, поклонись отцам. А как это? - Сынок не знает. Зато знает, как загрузить приложение. Прошлое живо, пока его помнят. Значит прошлого нет.
Саратов. Ну что здесь человеческого? Два сеанса в кино и вечер, на котором шумят. Горло срывается, как камень с горы и летит, сбиваясь на рваный охрипший басс. Ладно. Сколько вход? Двести рубасов. Сколько книга? Двести рубасов. Потрогать, обнять и ударить – бесплатно. Вот тебе таблетка, вот чай, вот лимон. Но отчего вы так добры ко мне? Отчего? И почему чужая семья принимает меня, как родного сына? Неужели еще есть такие люди?
Самара. Рюкзак жмет плечи все меньше. Я чавкаю орехами и пью актимель, эти бефидобактерии сделают меня сильнее, стопудово. Точу мучное, всасываю питье. Третий мальчишник и мой любимый бородач. Она спрашивает меня, почему я не хочу с ней спать и как же трудно ей объяснить, что это ее убьет. От вокзала и до эстакад небо ясное. Руки да лица. Не бояться, спрашивать и получать в дых. Дайте воды стакан да микрофон. И вечер состоится.
Тольятти во всеоружии открывает врата. Тяжесть – на убыль. Крайслер мягко бросается из квартала в квартал и я впервые вижу дружбу, которая прошла огонь, воду и медные трубы.
Еще есть полноценные семьи, еще не все потерянно, это соль земли нашей, это щепотка светлого завтра. Герой пьесы придумывает автора. Увы, не до логинов и паролей. Утром вещи переложить в рюкзак, пёхом на автовокзал, до Самары, потом до Россоши и в Воронеж.
А тут мы сыты, одеты и улыбаемся. Я смотрю на этих двух и понимаю, если сильно веришь, то даже расстояние можно победить, имея лишь телефон и айди. Я смотрю на этих двух и понимаю, насколько сильно я слаб. В девять вечера. В четыре утра. Насколько сильно я слаб. Последний сеанс в кино и подкормив очередного котэ, по внезапно теплому Воронежу, я возвращаюсь в отель. Тут кровать, душ, туалет, и я представлен сам себе, без псевдонима, отчества, имени. Утро, разбуди меня взрывами, пожалуйста, разбуди меня.
Москва. Полный аврал. Как бы так не соврать. В соседних комнатах парочки обмениваются слюной, теряются мысли но, я врубаю ноут и в контакт. Как-то так. Тортики да мороженка. Хочешь знать, что такое одиночество? - Поищи в словаре Ожегова. Кот смотрит на меня треугольными глазами и мне кажется, он здесь самый трезвый. В три утра я выкатываюсь из подъезда. Глушь да темнота. Мне нужно понять, что я здесь делаю, и почему мой двадцать третий день рождение проходит именно так. Палю пристально, словно потерявший память циклоп. Из этой квартиры прекрасные рассветы и желтые листья бьются своими закаленными лбами прямо в стекло. Фотография ног, листья вместо лица, бои на джедайских мечах. Нас не в чем уличать, мы дети, окей? Это «О господи», «Моя ж ты радость» и «Хи хи». Вот и ветер в кронах притих. А я очень буду скучать по пункейкам.
Ярославль. Парнишка встречает меня в пять утра и не сказать ничего, сказав, как я удивлен.
Мы вдвоем. Мы втроем. Засыпает район и меня уносит рекой. Это те люди, с которыми я мог бы пить пиво, ходить на футбол, говорить о книгах. И так далеко. Все эти люди так далеко.
Петербург. Я обнимаю и действительно рад этим волкам. Мы фристайлим, дурачимся и до беспамятства поем. Все что моё – твоё. Помнишь? Не забывай. Ну привет, ну пока. Серфинг на эскалаторе, суши и торг по поводу рюкзака. Не выходи за кадр. Вот так вот. Проявим, оцифруем, всех отмечу. Попускает только на утро. Отпускает под вечер. Рукопожатия в метро. Вернусь с пряниками и добром. И вы как-нибудь заезжайте.
Вот уже и Смоленск. Скоро простимся, Россия. Полы подмести, протереть. Мы на треть семья. Мутки с животом после пойла, не слепой был, но душа просила. А на вечере вон те втыкают в планшет. Те говорят о своем. Понимаю, все не без причуд. Ну, зацените, как в сеть зальем. А сюда зачем пришли? Я ведь не хочу читать таким людям. Никогда не хочу.
Иваново. Страна текстиля и очередей. Список вещей поредел. Отель. Кино. Отель. Сократить. Я улыбаюсь, как кретин, ведь мне нравятся ее глаза, улыбка и смех. В сердце - любовь. Кинжал – сюда же. Бар набит под завязку. Сегодня я чтец стихов и менеджер по продажам. Нам нужно запомнить нас таких. От берегов Днепра и до Оки. Сегодня и здесь. Во мне кто-то погиб. И от костра остались лишь искры. Мир станет абсолютно другим, абсолютно другим, ты только им поделись со мной.
Я записал это как писалось, не стал рифмовать и напрягать и без того обезвоженное умишко.
Я просто хотел раздать себя всем.
Раздать себя всем.
Раздать себя всем.
Вышло.