В детстве я всегда слушала папу. Папу, мирившего нас с Русланом, планировавшего мои каникулы, учившего меня плавать и заплетавшего мне косички, успевая при этом приглядеть за варившейся овсянкой на завтрак. И вот в один вечер, когда папа читал Карамзина на кухне и изрядно дымил своим ароматным табаком, я привела тебя. Папа тогда неоднозначно воспринял раскрасневшегося подростка, сорванным голосом бубнившего скомканное приветсвие, протягивающего к нему руки. Казалось, у тебя пар из ушей шел! Я стояла, оперевшись на дверной косяк, тихо посмеиваясь в кулачок. Потом я заварила чай, пытаясь склеить вашу беседу, но вы отвергли мои тщетные усилия. Папа не стал засыпать тебя вопросами об учебе и планах на будущее, за что ты отблагодарил его эквивалентным молчанием со своей стороны. Так и сидели в полной тишине и едва ли гармонии. Папа оторвался от Карамзина уже с твоим уходом только. Взглянул на тебя растеряно, будто увидел тебя сейчас, в прихожей завязывающего шнурки, первый раз. Будто забыл, что тебя зовут Олег и ты как бы моя большая и чистая любовь. Будто и не было этого странного, молчаливого вечера между нами. Между нами тогда было что-то большее, связывающее и объединяющее воедино, это была нескромная пауза, повисшая тут, в прихожей среди вешалок и туфель. "Дружелюбное рукопожатие и пожелание спокойной ночи сейчас было просто необходимо" - сострила я. Все засмеялись и распрощались на первых парах. Я пошла тебя проводить и сделать пару тяг на лестничной клетке. А папа так и остался с Карамзиным и тапочками на босу ногу стоять в прихожей, где мы его покинули. Тогда он понял, что по-прежднему уже ничего не останется.