Они не виделись, наверное, тысячу лет.
Она все так же живет в своем хлипком домике на побережье, выращивая на подоконнике герань и звоня каждую пятницу сестре на материк.
Он все так же продолжает измерять расстояния от одного берега до другого сотнями миль, бросая все свои силы на то, чтобы его корабль продолжал радовать глаз. Он чинит порвавшиеся паруса, запрещает матросам пить по вечерам и разбавлять водой ворованный ром.
Он давно уже взял в жены неспокойное, ревнивое море, отдав ему свое сердце и свою душу, взамен получив шрам под лопатками и тонкое серебряное колечко, как-то выброшенное волнами к его ногам.
Они не виделись, наверное, несколько столетий.
Она заметно постарела и исхудала. На берегу больше не мелькают яркие всполохи ее нарядных платьев, она больше не вплетает в волосы цветы и не поет, и старается пореже выходить из дома, греясь от тепла, что дает ей маленькая печка-буржуйка и мохнатый бок верного пса, слепого на один глаз.
Она все еще ждет его и выглядывая и бывает вечерами, напряженно вглядываясь в окутывающую побережье темноту ищет те самые родные огни его последнего пристанища.
Они не виделись, наверное, миллион зим.
Он появляется всегда внезапно, стуча в хлипкую дверь и улыбаясь все той же улыбкой из далекого, далекого прошлого.
Он всегда привозит ей что-нибудь и, выкладывая на стол очередной браслет или моток ткни, старается не смотреть ей в глаза
Она все так же вяжет ему свитера из старой, пропахшей солью шерсти и складывает их в сундук ровными стопками, начиная с самого теплого.
Он ни разу не надел ни одного из них.
Они не виделись, наверное, несколько десятков сезонов.
Рукава ее собственного свитера длиннее обычного, она мерзнет, продувая всеми северными ветрами в одиночестве застрявшая в своем маленьком мирке, способным уместится на ее крошечной кухне.
Он никогда не говорит о том, что, возможно, даже скучал не по своей уже не девочке.
Они не спят в том физиологическом плане, они просто спят рядом на одной узкой кровати и он постоянно падает на пол, потому что привык к простору.
Потому что он не привык к тому, чтобы делить с кем-нибудь протертые бязевые простыни.
Море ненавидит ее, ту, к которой он все равно возвращается, ту, которая все еще держит его связанным по рукам и ногам, дергая за поводок нужный момент.
Море ненавидит ее и в те самые страшные ночи пытается затопить ее домик, утащить на дно, сделать, так, чтобы она больше не мешала им.
Чтобы он больше о ней не вспоминал.
Рано утром он уходит, оставляя на столе чашку с кофе для нее, потому что не любит писать записок.
Раньше она вставала вместе с ним и кутаясь в потертую шаль крестила его перед выходом и прикасаясь холодными губами к его небритой щеке, желая удачного плавания.
Сейчас он уходит и его следы все так же остаются выжженными метками на влажном песке.
Они не виделись, наверное, бессчетное количество лун.
Она шепчет в пустоту ее одичалого домика:
-Если что, ты возвращайся.
Шепчет:
-И я вновь попытаюсь согреть тебя.