всё посредственно, стерто, истоптано, мой малыш.
вот все смотрят глазищами, рты раскрывают: «шшь,
посмотри – не жена, не сестра, не мать, а целует в лоб
так легко, так бесстыдно и черт ее не берет,
будто вовсе не чтит ни иисусов, ни джа, ни кришн.

завтра плесень укроет хлеба, а могилы – цвет.
вся любовь их, по госту, канет, сойдет на нет.
homo sapiens любят по Фрейду - и дать, и взять.
я сижу у воды и тревожу морскую гладь.
кто же я среди них всех? господи, дай ответ.

та, что взращена, как своя, среди трех мужчин
да четвертым, ушедшим в темень – поди ищи,
возлюбила их, как братьев, как свет и всё.
один шаг за дверь – раскаркалось воронье,
и звучало что-то про социум, статус, чин,
инстинктивную тягу, абсурдность ее идей,
что бывает выше же что-то в умах людей,
чем кровать и что у кого в штанах.

индевели стекла. осень терпела крах.
на груди обретал спокойствие древний змей.

и присвоили душам пол, и брызжал рассвет,
как слюна всех тех, кто пред богом давал обет
«и в любви, и в горе…», а после, сломав печать,
находили новое тело и сон на чужих на плечах.
на такую любовь плевала я двести лет!

и живя в этой всей грязи, не ища причин,
не забудь меня унизительно уличить,
что взводила любовь и дружбу в единый ранг,
обретя не слово, но прочный духовный фланг,
что не видела в душах этих тела мужчин.

потому что мне эти рамки – песок, зола,
потому что душе - душа, а телам – тела.
и не важно, что и над чем здесь имеет власть -
я пряла эту нить, пряду и продолжу прясть,
обретя не сеть, но небо и два крыла.

за бревном в глазу не увидеть сожженный лес.
ляг под звездное небо - чувствуй вселенский пресс,
и пусть слово твое обретает массивный звук,
а плечо - тепло и тяжесть любимых рук,
облегчающих твой незримый телесный крест.

© Катя Батушан