Письмо.

Волнительно, должна я сказать, писать тебе волнительно, зная, что ты прочтешь, каждую букву увидишь, а за ними и все чувства. Будто первый раз встать перед тобой голой. При свете. А ты увидишь каждую родинку, которые на руке созвездие большой медведицы складывают. Боюсь, а вдруг эта карта покажется тебе чужой, небо не родным…
не сердись; да, всё могло быть по другому, и слова моли быть другими. Но мысли мои только такие и ничем другим быть они не могут. Обещаю никогда больше не говорить с тобою об Искусстве, это неравный спор. Мне не важно, что там художники рисуют в наркотическом бреду, что искусствоведы находят под слоем краски Рембранта. Мне вообще на любые символы плевать, кроме тех, что говорят нам быть вместе. Извини, я сама как художник сейчас, только вместо красок вымазана словами, буквами и многоточиями, но просто — ты далеко и я как Пенелопа, вечно жду Одиссея. А я хочу рядом быть, понимаешь? Я зашла утром на кухню, увидела чай недопитый и на нём плёночка такая, радужная, оттого, что крепкий и остыл уже. И это то, что я хочу от жизни, каждый раз видеть эту чашку и думать: черт, он опять не вымыл её!. Пленочку эту под лучами солнца рассматривать.
Твоё имя можно накладывать на музыку и включать в плеере на повтор, иначе всё слишком тихо. Как же я тебя жду! Как? Не могу написать, нет, точно…только ночью, после бутылки вина, на ухо прошептать могу. А ты будешь смеяться и говорить, что щекотно…

Кажется, что у нашего сердце один порок - стучать в ритм нашей музыки. А без этой мелодии оно запинается, спотыкается и боится замолчать.

Давай позволим ему танцевать.