Старый коричневый диван у окна, расстроенное пианино с сотнями фарфоровых фигурок на нем, ковер с разводами, изъеденный не то молью, ни то жизнью, горсть скомканных бумаг в зацветшем углу, ветхий шифоньер, пара штор, несколько вещиц на стуле у инструмента. Все так органично, словно так было и всегда.
Посреди этого буйства непреднамеренного окончания стоит женщина, что когда-то практически цвела. В её глазах нет уж былого огня, руки её слабы и обвисли под гнетом несусветной чуши. Она такая, совсем неземная, словно и не из этого мира, будто и совсем мертва. Эта угрюмая статуя стоит посреди чернильной кляксы собственной жизненной оплошности, стоит и вспоминает тот единственный день, когда она могла все. Тот странный день, когда она горела, пылала, обжигала.
Её зову Катерина, она практически слепа. На ней старое платье её матери, а в руках она крепко сжимает платок, что ещё никогда не оставляла в покое. У Катерины ещё девичий стан, но и душою, и цифрой в паспорте, она давно увяла. Её никто не навещал уже недель с двенадцать, а раньше она была актрисой. Она блистала, была любовницей Людовика, одной из восьми статуй в антураже, пылкой Джульеттой, возвышенной Афелией, она могла бы быть кем угодно, но она Катерина из квартиры 8.
Никто не знает, что сегодня её придуманному сыну могло бы стукнуть сорок пять. Он мог бы ворваться в её келью смуты, схватить её за плечи и притянуть к себе. Она сотни раз прокручивала в уставшем мозгу такой расклад, но, увы, в комнату никто так и не вошел. Сложно представить, но на ночь, Московская прима не закрывает двери, чтоб кто-то ненароком не оказался не удел. Катерина ждет его, своё эфемерное счастье. Она придумала эту историю с сыном, когда была ещё никому не известной девчонкой двадцати лет, когда жила она не в столице, а в глуши с клопами. Точнее, это все ей просто приснилось:
« Зеленоглазый мальчишка
Немного старше шести
Сурово мил, но не слишком
Схватился за кисть руки
Вздымает к небесам очи
Любовно песни поет
Такие у меня ночи
Такое меня больше не ждет
Он умилительно чуток
Не отойдет ни на миг
Но столь отчаянно жуток
Шутливый мой озорник
Меня покинет он на рассвете
Лишь заспелеет в дали до красна
Он не такой, как все малые дети
Он плод волненья, и мнимого сна
Я стою в каком-то парке, отовсюду льется свет, и тут, вдруг, ко мне подбегает смутно знакомый мальчик, и крепко хватает за руку. Сперва я слегка испугалась, и даже решительно её одернула, но он не отставал, и тут я заглянула в омут его глаз, и все мне стразу стало ясно.
Мальчик никогда не называл меня мамой, но я это точно знала. Он не покидал меня ни на шаг, и мы мерно с ним следовали по широкой тропе. Он слегка цеплялся за мои холодные пальцы, а я, вся дрожа, сжимала его по детски нежную ладонь. Я держала его руку так, словно отпусти я её, и все вокруг меня погибло. В тот момент я по настоящему была счастлива, в тот момент я горела.
Сперва я боялась его о чем-то спрашивать, чтоб не спугнуть, словно осеннюю птицу, потом же и без его легких слов мне все было понятно. Я разглядывала и впитывала в себя каждую его частичку. Как солнечные лучи играют в стоге его волос, как легка его одежда, как трогательно он заглядывает мне в лицо и смертельно молчит, как я вижу в нем столько нас. Я чувствовала, что скоро его потеряю.
Сжимая его руку я понимала, что ему, должно быть, больно, но чего стоило мне всего раз окунуться в омут памяти. Я сдавливала его покрасневшую ручку и чувствовала, как все ускользает от меня, как теряется смысл стоять перед сотнями чемпионов мира и меров Москвы просто потому, что встряхнуть его копну русых волос мне дороже.
Как все было тогда счастливо и шатко. Мне никогда не забыть, как вскоре мы словно разорвались, и он побежал дальше, а я осталась стоять у зеленого дуба, и всматриваться в его удаляющийся силуэт.
Наутро я проснулась в огне, и с тех пор все как- будто больна. Это моя жизнь, это мой сын, это мой путь, и в нем я совершенна одна».
Катерина ещё долго стояла посреди грязной комнаты, в её руке был старый платок, а на сухих устах красовалась полуразрушенная улыбка.
Она знала, что выбор есть всегда.
Я так устала без тебя скитаться
И отбиваться от потерь
К худым ногам прохожих прижиматься
И засыпать, когда твоя закрыта дверь
Быть на других слегка похожей
И помнить каждый свой ночной кошмар
Прочувствовать, детально, кожей
Как потухает мой губительный пожар
Беспечно миру дивоваться
Когда огнем в моей груди
Тебе назначено венчаться
И все осталось позади