Апрель

Когда погружаешься в мутную глубину,

прохладную бездну,

мерцающую, голубую,

хочется сбросить маску и утонуть,

сгнить, как корабль, до каркаса,

который потом облюбуют

смешные моллюски,

угрюмые донные рыбы,

немыслимые прозрачные существа.

Хочется стать водой, тогда сквозь неё могли бы

смотреть на дно - видеть небо

и прозревать.

Когда погружаешься в город, в его рассвет

безжалостный, неотвратимый,

сырой и серый,

хочется, чтобы в черной прелой листве,

дрогнуло что-то.

Улочки, трассы, скверы

вздыбились бы, растрескались и поплыли

льдинами вдоль разломов, с собой неся

ошмётки чего-то живого, тонны

бетонной пыли,

столбы, на которых души

расселись и голосят.

Когда погружаешься в рифмы, в весь этот стыд

и страх ворожбы первобытной,

со вкусом мяса,

хочется, чтоб увидавший тебя застыл,

на время забыл дышать, а потом замялся

и стал по карманам шарить,

ища ключи,

кредитку, права, монеты -- какой-то якорь.

В апреле хочется резать, а не лечить

(ну да, эту строчку можно понять двояко).

Становишься восприимчивым к словарю:

любая нелепость -- обломок тайного кода.

Допустим,

вдруг замечаю, что говорю:

"Двадцать второго -- маме четыре года".

Как будто и правда мы празднуем именины,

и мама

четырёхлетняя,

белокурая, в лентах,

лопочет что-то на детском, полузверином,

беспечно сидя у бабушки на коленках.

Дина Сидерос