Нет, придется все рассказать сначала,

и число, и гербовая печать;

видит Бог, я очень давно молчала,

но теперь не могу молчать –

этот мальчик в горле сидит как спица,

раскаленная докрасна;

либо вымереть, либо спиться,

либо гребаная весна.

Первый начал, заговорил и замер,

я еще Вас увижу здесь?

И с тех пор я бледный безумный спамер,

рифмоплетствующая взвесь,

одержимый заяц, любой эпитет

про лисицу и виноград –

и теперь он да, меня часто видит

и, по правде, уже не рад.

Нет, нигде мне так не бывает сладко,

так спокойно, так горячо –

я большой измученный кит-касатка,

лбом упавший ему в плечо.

Я большой и жадный осиный улей,

и наверно, дни мои сочтены,

так как в мире нет ничего сутулей

и прекрасней его спины

за высокой стойкой, ребром бокала,

перед монитором белее льда.

Лучше б я, конечно, не привыкала,

но не денешься никуда.

Все, поставь на паузу, Мефистофель.

Пусть вот так и будет в моем мирке.

Этот старый джаз, ироничный профиль,

сигарета в одной руке.

Нету касс, а то продала бы душу

за такого юношу, до гроша.

Но я грустный двоечник, пью и трушу,

немила, несносна, нехороша.

Сколько было жутких стихийных бедствий,

вот таких, ехидных и молодых,

ну а этот, ясно – щелбан небесный,

просто божий удар поддых.

Милый друг, - улыбчивый, нетверёзый

и чудесный, не в этом суть –

о тебе никак не выходит прозой.

Так что, братец, не обессудь.

Вера Полозкова