Робко, еле слышно кипит чайник. В комнате было открыто окно, и теперь я спиной ощущаю холод. В воздухе пахнет сквозняками. Чай на вкус такой же, как в детстве. Можно ли быть правильным и благоразумным, оставаясь при этом веселым и жизнерадостным? Когда-то мы пили алкоголь, чтобы походить на взрослых. Чуть позже мы пили только красное полусладкое, только крымское, только Кагор или только Бастардо, потому что это было вкусно. Еще позже мы смеялись и пили вишневый сок из бокалов, потому что это все же вкуснее. Теперь мы ставим чайник, убрав со стола крошки, пересыпаем мясо со сковородки в кастрюлю и ставим тушить, профессионально варим тонкие макароны, точно зная, сколько времени их надо подержать, чтобы не переварить. И тайком забираем виски из холодильника. Или коньяк, если дело совсем уж плохо. Не потому, что это вкусно или нужно, чтобы казаться взрослыми, а всего лишь для того, чтобы напиться и ничего уже не помнить. Я залипаю перед монитором, нажимая шифт, чтобы начать новое предложение, но как всегда теряюсь, потому что начинать нечего. Мы запутались в собственных мыслях, в своих же масках, в своем притворстве. Кто-то сомневается в существовании любви, потому что слишком быстро потухает. Кто-то теряется в своей голове, не находя грани, за которой кончается притворство. Кто-то постоянно смеется над всем, над чем хочется плакать. Знаешь, почему мы так издеваемся над влюбленными? Да, конечно, потому что сочувствуем им - мы-то уже закаленные, мы ведь знаем, какими слезами и сожалениями это все закончится. И вовсе мы им не завидуем, что ты, совсем не мечтаем об идиотских фразочках, признаниях и неловких поцелуях. Зачем все это нам, таким взрослым и всезнающим. Где пропали подростки, ставящие камеру на полку, включающие музыку на всю и дерущиеся подушками? Когда мы успели сменить улыбку на ухмылку, а смех на безжалостный стеб? Налью-ка я наконец чаю и заткнусь. Давно пора ведь. Бесполезно скучать о прошлом, потому что дело не в нем, а в тебе. Это ты оброс по самое горло бесконечным виски, издевками и псевдовзрослостью. Самое страшное, что там, под этой отвратительной маской - ничего уже не осталось.