Здесь лапы у елей давно не дрожат на весу,

наверное, всё потому, что ни лап и ни елей…

А я в своей сумке потертое фото несу,

где все мы какого-то черта уже повзрослели…

Ты знаешь, дружище, а я ведь давно не пишу.

Всё больше читаю и как-то не очень от сердца.

И вновь улыбаюсь потертому карандашу,

давая ему о тетрадный листок «потереться»…

Я в общем-то даже не очень теперь для себя.

Скорее, для всех, и чем больше для всех – тем скорее,

За годы на полках навалено много тряпья,

а мысли – они ведь не просто лежат, но стареют.

Я с ними не очень дружу – каждый сам по себе.

Конечно же, это не больно, но всё-таки страшно.

И острая боль, как в прикушенной резко губе,

меня возвращает к тому, что единственно важно.

Пиши мне почаще. Вообще – хоть разок напиши,

(я очень давно и надежно не видела писем)

Как белые ночи прекрасны, как дни хороши,

как внутренний климат от внешнего крайне зависим…

Пиши мне о том, как за Финский садится закат,

о том, как прекрасна на завтрак французская с маслом,

пиши обо всём, чему ты был хоть чуточку рад,

о том, что тебе хоть на долю казалось прекрасным…

А я буду просто читать и давиться от слез

(прости, я в последнее время плаксивый рассказчик),

пусть это неважно, пускай это всё не всерьез,

но мне говорили, в слезах человек – настоящий.

А знаешь, наверное, всё-таки нам повезло…

На этом потертом и чуточку смазанном фото

всему вопреки и, кому-то, быть может, назло

один человек был безбожно влюбленным в кого-то.

И я это, кажется, только теперь поняла.

Так дай же мне, бог, хоть сегодня не сделать ошибку!

Как я бы сегодня тебя горячо обняла,

как ты бы мне снова дарил за улыбкой улыбку…

Ты знаешь, а я ведь давно ничего не пишу,

точнее (вот дура) давно ничего не писала…

А ты так далек и так нужен, что карандашу

привычной бумажной страницы предательски мало.

И мне. И тебя, и бумаги, чтоб это сказать.

И сказочных дней, о которых сто раз вспоминала..

А знаешь, я только сейчас начала понимать,

что мне до сих пор тебя в жизни предательски мало.