А я живу один, совершенно один. Не разговариваю ни с кем и никогда;
ничего не беру, ничего не даю. Самоучка не в счет. Есть, конечно, Франсуаза,
хозяйка "Приюта Путейцев". Но разве я с ней разговариваю? Иногда после
ужина, когда она подает мне кружку пива, я спрашиваю:
-- У вас сегодня вечером найдется минутка?
Она никогда не говорит "нет", и я иду за ней следом в одну из больших
комнат на втором этаже, которые она сдает за почасовую или поденную плату. Я
ей не плачу -- мы занимаемся любовью на равных. Она получает от этого
удовольствие (мужчина ей нужен каждый день, и кроме меня у нее есть еще
много других), а я освобождаюсь от приступов меланхолии, причины которой мне
слишком хорошо известны. Но мы почти не разговариваем. Да и к чему? Каждый
занят собой, впрочем, для нее я прежде всего клиент ее кафе.
-- Скажите, -- говорит она, стягивая с себя платье, -- вы пробовали
аперитив "Брико"? На этой неделе его заказали двое клиентов. Официантка не
знала, пришла и спрашивает у меня. А это коммивояжеры, они, наверно, пили
его в Париже. Но я, когда чего не знаю, покупать не люблю. Если вы не
против, я останусь в чулках.
В прежнее время, бывало, она уйдет, а я еще долго думаю об Анни. Теперь
я не думаю ни о ком; я даже не ищу слов. Это перетекает во мне то быстрее,
то медленнее, я не стараюсь ничего закреплять, течет, ну и пусть себе.
Оттого что мысли мои не облекаются в слова, чаще всего они остаются хлопьями
тумана. Они принимают смутные, причудливые формы, набегают одна на другую, и
я тотчас их забываю.

Жан Поль Сартр. "Тошнота"