Я сидел в кафе, уминая блинчики с клубникой, которые я заказываю каждое утро перед работой. Представить себе не могу, но они мне не надоедают, они, словно, мои обязательные таблетки, которые нужно принимать каждое утро во время еды. Когда ешь блинчики с клубникой, то мир кажется лучше, будто ты закрываешь лицо руками, оставляя лишь маленькие щели между пальцами и смотришь только туда, где происходит что-то хорошее, видишь только то, что тебе хочется - любящие парочки возле кафе, добрые богачи, добровольно отдающие деньги на благотворительность, подарки дочери каждый день, разноцветные цветы, которые садят улыбчивые женщины на своих балконах. Все войны, несчастья, голод, нищета, уныние и грусть просто перестают существовать. Блинчики со вкусом прекрасных времён возвращают меня на сорок лет назад.
Тогда я жил на севере страны, где всё это было - прекрасное радостное время и я, десятилетний, бегающий по полю, которым управляла бабушка, и шагающий по парку, рядом с которым работала мама, и марширующий возле военной части, где работал отец. Не было грусти. У меня было много друзей и мы бегали по полю, играли в прятки в лесу, близ дома, рассказывали страшилки по ночам, сидя возле костра, в палатке, были волонтёрами, когда нужно было кому-то помочь. У меня была соседка - она была старше всех моих друзей ровно на десять лет; она не бегала с нами и за нами, не играла в войнушки и прятки. Каждый вечер, возвращаясь на запах приготовленного мамой ужина, я садился возле её окна и слушал. Между нами была тяжелая, непробиваемая стена из красного кирпича. В её комнате не горел свет, играла еле слышимая музыка классиков, иногда до меня доносились звуки фортепиано и скрипки. Но чаще всего я слышал, как она плачет. Каждый вечер эта девушка сидела в своей комнате и плакала. "Не плачь, у тебя всё будет хорошо, ведь мир так хорош, ведь люди так добры, ведь всё, чего ты хочешь ты можешь получить, ведь ты можешь всю свою жизнь веселиться и бегать с друзьями по полю. Ты можешь даже не выходить из своей комнаты и слушать музыку" - думал я, передавая ей свои мысли сквозь толстую стену, надеясь, что они просочатся сквозь маленькие щели между кирпичами. Через некоторое время слёзы прекращались и слышалась только лишь музыка, затем утихала и она.
На утро соседка выходила из дома, улыбаясь, и махая мне рукой: "Привет, Томас!". "Привет Мари-Энн" - отвечал я и удивлялся её хорошему настроению, не смотря на вчерашние слёзы. "Почему она не плачет? Почему глаза её не красные? Почему она улыбается?" - мучали меня тонны вопросов, ложащиеся на мои маленькие плечи.
Один раз, когда мне стукнуло двадцать, я сидел с своей комнате и с ужасом понимал, как плоха жизнь - сердца разбиваются, работа притягивает, учёба надоедает, ты никогда не получаешь ничего взамен на сделанное тобой добро. Я заливал коньяком своё разбитое вдребезги мировоззрение, надеясь, что на месте того, вырастет новое, крепкое, не разбивающееся. Тогда я впервые заплакал. А на утро я встал, вытер остатки слёз и коньяка и пошёл на работу, улыбаясь соседскому мальчику шести лет, возящемуся в песочнице.
Я дожевал блинчик и оплатил счёт. Мне нужно было идти на работу и я подумал:"Интересно узнать, плачет ли Мари-Энн до сих пор? Или же теперь от неё остались только кости?". Я поправил пиджак и пошёл на работу, на которую потратил всю свою жизнь, продав за неё все игры, всю радость и улыбки, хранившиеся в стеклянной банке под названием "Детство", стоящей у меня над кроватью. Съесть бы ещё порцию блинчиков с клубникой.