И такой новобрачный наш декабрь. И носы такие белые, все в шерсти. Запечатано, отпечатано, выдано в тираж наше адское с тобою будущее. Пропащие, пропахнувшие бензином, колой, клюквой, непринятыми звонками и заржавевшей сталью, ты и я взбираемся на трамплин, смеёмся так, что рыбки на утро всплывают брюшками и продолжают свою жизнь смертью.
Наш с тобою Будда ставит меня выше, он заставляет меня мыть посуду и по ночам просто засыпает, уткнувшись в смытую пресность. В припадке. в платье. в цветочек. от тебя в себя. убегала этой ночью, пока ты не внушал доверия, не выпрыгнул из окна, не стрелял в концлагеря.
Это был мат пешкою. Джерри обернулась в кружева и потонула в телесных ласках, уже почти не принадлежала мне, растягивала рукава и спрыгивала с коней. Мне еле удалось удержать её родинки украденной бутылкой рома. Но во сне она по-прежнему называла чужое имя и созывала на престол чужих королей.
Зимой мы пили только из белых кружек, только в серых свитерах. Мы прятались в пустых квартирах, прикрытых тоннами убийц с небес. Мы сгибали руки в локтях, мы писали на стёклах автобусов. Это было с нами, помнишь? Прошлой и этой зимой. Птицы, разбитые о наши ключицы в последствие оставляли брызги. И так лихорадочно онемевшие губы казались нам самым ярким солнцем.
Как же я люблю эти тёплые зимы…
и прилипать к каплям кофе на полу, когда встаёшь, чтобы дотянуться до "to be continued"