На двоих у нас было всего шестьдесят секунд. Он вложил мне в руку флакон с моими тридцатью и попросил беречь его, как я берегла бы самое дорогое. Флакон и был мне самым дорогим.
Я поставила свой на верхнюю полку, чтобы не разбить, не растрепать, не растратить на пустоту. А он, наоборот, поливался ими, как будто бы тридцать секунд могли длиться вечно.
Когда они кончились, я добавила ему своих, потом снова добавила, потом снова. А потом их осталось пять, мы не знали уже, как делить это маленькое сокровище. Каждому по две, а последняя мне, потому что без меня мы бы не продержались так долго. Он так сказал.
И исчез через четыре секунды. А я со злости разбила тот сосуд, в нем все равно почти ничего не оставалось. Он разлетелся осколками по комнате. И секунда скрутила меня, как внезапный приступ аппендицита. Отпустила потом, но осталась запахом. Тонкой ниточкой, тянущейся от макушки к пяткам. Я к ней все никак не привыкну.