включив обогрев, я смотрю в это небо,
оно сероглазо в меня упирается.
ушедшее лето - как будто бы небыль.
возможно, сейчас эта туча сломается
и будет плевать на щербатую трассу,
пытаясь попасть в её дырочки лужицей…
он трогал меня… он со мной близко знался,
ценил, и берёг сердцевину содружества -
кровать, никуда не стекая левее:
ни в мыслях, ни каплей, ни микрочастицей,
во флёр к отягчающим, липнущим феям,
растущим во всех заведеньях грибницей…
был верен последнею чашечкой чая.
я знаю, он где-то по-детски скучает…
он крепится, думает, что непременно
прокрутит всё мясо в остывшую память…
наивный. мы пленны. всегда очень пленны,
как псы на цепочках, мешающих лаять.
и мне бы не думать, не помнить, не дергать
нейроны последних, не умерших клеток,
ведь ложкой от мёда не вычерпать дёготь
из бочки бездонной, без всяких подсветок,
в какой-то темнице душевного края.
и хочется к маме, и хочется в глупость
удариться, броду и кармы не зная,
и морду набить, хоть кому, чтоб беззубость-
пиздец - до ушей… и пусть после уроет
меня, оклемавшись, беззубая морда,
найдя где-то в городе, с ней - ещё трое…
такие вот мысли…
трусишки от Fordа
носочки от Westwood, пижама из детства -
всё это осталось ему в грязном баке.
да, всё проебала - спасалась я бегством -
и где-то пропали помада да лаки… такие потери… такие, вот, грани
в тебе открывают порою другие.
он трогал меня. за какие-то ткани…
за мягкие, видно. и только благие
намеренья были, с любовью на флаге.
но мне почему-то никак не дышалось.
и был он внутри, а не то, что там в шаге.
и взял да оставил во мне своё жало…
теперь я не знаю, как вытащить быстро
и безболезненно эту отраву:
уж лучше бы пулю всадил его выстрел
слева в меня или -пофигу- справа! я бы скончалась на месте и тело
лежало б, не мучалось, нафиг за яйца
тянуть? кто тогда, обведя меня б мелом,
смел бы сказать, что, вот так, не валяется
сама красота, на обычной дороге?
о, тонкие руки, о, стройные ноги…
но он не добил, да и я не сумела.
я им - не сделана… он мной - не сделан…