Hello, I'm your mind

не видеть снов, не писать писем,
возвести все это в разряд истин,
ложиться спать, лишь пробьет полночь,
и вздрагивать от вопроса: "помнишь?"

Они все равно уйдут, даже если ты обрушишься на пол и будешь рыдать, хватая их за полы пальто. Сядут на корточки, погладят по затылку, а потом все равно уйдут. И ты опять останешься одна и будешь строить свои игрушечные вавилоны, прокладывать железные дороги и рыть каналы — ты прекрасно знаешь, что все всегда могла и без них, и именно это, кажется, и губит тебя.

Они уйдут, и никогда не узнают, что каждый раз, когда они кладут трубку, ты продолжаешь разговаривать с ними — убеждать, спорить, шутить, мучительно подбирать слова. Что каждый раз когда они исчезают в метро, бликуя стеклянной дверью на прощанье, ты уносишь с собой в кармане тепло их ладони — и быстро бежишь, чтобы донести, не растерять. И не говоришь ни с кем, чтобы продлить вкус поцелуя на губах — если тебя удостоили поцелуем. Если не удостоили — унести бы в волосах хотя бы запах. Звук голоса. Снежинку, уснувшую на ресницах. Больше и не нужно ничего.

Они все равно уйдут.

А ты будешь мечтать поставить счетчик себе в голову — чтобы считать, сколько раз за день ты вспоминаешь о них, приходя в ужас от мысли, что уж никак не меньше тысячи. И плакать перестанешь — а от имени все равно будешь вздрагивать. И еще долго первым, рефлекторным импульсом при прочтении/просмотре чего-нибудь стоящего, будет: «Надо ему показать.»

Они уйдут.

А если не захотят уйти сами — ты от них уйдешь. Чтобы не длить ощущение страха. Чтобы не копить воспоминаний, от которых перестанешь спать, когда они уйдут. Ведь самое страшное — это помнить хорошее: оно прошло, и никогда не вернется.

А чего ты хотела. Ты все знала заранее.

Чтобы не ждать. Чтобы не вырабатывать привычку.

Они же все равно уйдут, и единственным, что будет напоминать о мужчинах в твоей жизни, останется любимая мужская рубаха, длинная, до середины бедра — можно ходить по дому без шортов, в одних носках.

И на том спасибо.

Да, да, это можно даже не повторять себе перед зеркалом, все реплики заучены наизусть еще пару лет назад — без них лучше, спокойнее, тише, яснее думается, работается, спится и пишется. Без них непринужденно сдаются сессии на отлично, быстро читаются хорошие книги и экономно тратятся деньги — не для кого строить планы, рвать нервы и выщипывать брови.

И потом — они все равно уйдут.

Ты даже не сможешь на них за это разозлиться.

Ты же всех их, ушедших, по-прежнему целуешь в щечку при встрече и очень радуешься, если узнаешь их в случайных прохожих — и непринужденно так: здравствуй, солнце, как ты. И черта с два им хоть на сотую долю ведомо, сколько тебе стоила эта непринужденность.

Но ты им правда рада. Ибо они ушли — но ты-то осталась, и они остались в тебе.

И такой большой, кажется, сложный механизм жизни — вот моя учеба, в ней столько всего страшно интересного, за день не расскажешь; вот моя работа — ее все больше, я расту, совершенствуюсь, умею то, чему еще месяц назад училась с нуля, участвую в больших и настоящих проектах, пишу все сочнее и отточеннее; вот мои друзья, и все они гениальны, честное слово; вот… Кажется, такая громадина, такая суперсистема — отчего же это все не приносит ни малейшего удовлетворения? Отчего будто отключены вкусовые рецепторы, и все пресно, словно белесая похлебка из «Матрицы»? Где разъединился контактик, который ко всему этому тебя по-настоящему подключал?

И когда кто-то из них появляется — да катись оно все к черту, кому оно сдалось, когда я… когда мы…

Деточка, послушай, они же все равно уйдут.

И уйдут навсегда, а это дольше, чем неделя, месяц и даже год, представляешь?

Будда учил: не привязывайся.

«Вали в монастырь, бэйба» — хихикает твой собственный бог, чеканя ковбойские шаги у тебя в душе. И ты жалеешь, что не можешь запустить в него тапком, не раскроив себе грудной клетки.

Как будто тебе все время показывают кадры новых сногсшибательных фильмов с тобой в главной роли — но в первые десять минут тебя выгоняют из зала, и ты никогда не узнаешь, чем все могло бы закончиться.

When I be ridin man
I swear I see her face at every turn,
Tryin to get my usher over, I can let it burn,
And I just hope she notice
She the only one I yearn for

I was thinkin about her, thinkin about me,
Thinkin about us, what we gonna be?
Open my eyes, yeah, it was only just a dream.
So I travel back down that road,
Will she come back? No one knows
I realize, yeah, it was only just a dream.

приходишь с кем-то,
уходишь опять ничей.
никто ни за кого
не в ответе.
трагедии можно сделать
даже из мелочей,
так сделай из меня самую
красивую из трагедий.
Мария Нева

час до потерянного Счастья.

привет. не ждал? я так и знала.
остывший чайник. пыль и скука.
я просто мимо пролетала.
и вот зашла, прости – без стука.

мне страшно захотелось чаю
с малиной, медом или мятой.
и поболтать. о чем? не знаю.
был не вопрос - о чем … когда-то.

а на плафоне паутинка…
другие шторы, непривычно.
ты, говорят, живешь с блондинкой?
без комментариев? отлично!

еще рисуешь? не забросил?
пейзажи, графика … с натуры?!
влезает в рамку? нет вопросов.
да-да, согласна: бабы – дуры.

давай о чем-нибудь…а кстати,
за книжной полкой на портрете
в моем малиновом халате
никак она? мечта поэта!

какие формы!!! поздравляю.
куда уж мне. невероятно.
безумство роз в цветущем мае!
без комментариев? да ладно.

ну что же. славно посидели.
про чай я, кажется, забыла.
а хочешь, вместе полетели
как раньше… впрочем, пошутила.

ты извини. была бестактной.
со мной бывает, замечала.
я вовсе не прошусь обратно.
я просто – иногда скучаю.

так бездарно напиться хочется.
лето драное рвётся, мечется.
и мы пьём по ночам в песочнице,
но любовь коньяком не лечится.

Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером
подышать свежим воздухом, веющим с океана.
Закат догорал в партере китайским веером,
и туча клубилась, как крышка концертного фортепьяно.

Четверть века назад ты питала пристрастье к люля и к финикам,
рисовала тушью в блокноте, немножко пела,
развлекалась со мной; но потом сошлась с инженером-химиком
и, судя по письмам, чудовищно поглупела.

Теперь тебя видят в церквях в провинции и в метрополии
на панихидах по общим друзьям, идущих теперь сплошною
чередой; и я рад, что на свете есть расстоянья более
немыслимые, чем между тобой и мною.

Не пойми меня дурно. С твоим голосом, телом, именем
ничего уже больше не связано; никто их не уничтожил,
но забыть одну жизнь — человеку нужна, как минимум,
еще одна жизнь. И я эту долю прожил.

Повезло и тебе: где еще, кроме разве что фотографии,
ты пребудешь всегда без морщин, молода, весела, глумлива?
Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии.
Я курю в темноте и вдыхаю гнилье отлива.

1.

Я помню платье её,
это прекрасное синее платье.

Помню ноги,

бледные,

словно утро в забытой деревне.

Многие,
кто говорил,
что она, как богиня,

потом вдруг сходили с ума,

и их,
совершенно безумных,

водили под ручки,
как стариков.

2.

Особо красивой

кожа была

у неё

за ушами,

и даже не скажешь об этом никак,
и для этого нету на свете

достойных метафор.

3.

С тех пор, как я встретил её,
на языке моём вертится слово.

Тяжкое сладкое слово,

им захвачены все мои думы.

Я не сплю, чтобы помнить
и не крикнуть во сне,

и ряды не пополнить безумцев.

Толстой сказал, что смерти нет, а есть любовь и память сердца. память сердца так мучительна, лучше бы её не было…
лучше бы память навсегда убить.

что случилось с сердцем, снова бьется, как тогда..
ты прощала всё, но разве можно всё прощать?

Странно, уже июль, а я всё так и не могу спокойно лечь и заснуть. Не сплю по ночам вот уже два месяца. Тупо лежу и думаю. Мне казалось, что все мысли уже давно выветрились из моего больного разума, но они наоборот ещё пуще прежнего давят и не дают спокойно спать.

Где-то откопал аск одного парнишки. Славный малый. Толковый. Главное, что не боится высказываться, это радует. Утром наконец свалю на дачу. Свобода. Ура. Вечером надо будет проветриться. После добью-таки Вишневсково с его "Бикини", а потом снова буду читать так полюбившийся мне аск и слушать наши песни в своих рыжих наушниках. Вот так и ночуем на просторах интернета.

Я не унижусь пред тобою;
Ни твой привет, ни твой укор
Не властны над моей душою.
Знай: мы чужие с этих пор.
Ты позабыла: я свободы
Для зблужденья не отдам;
И так пожертвовал я годы
Твоей улыбке и глазам,
И так я слишком долго видел
В тебе надежду юных дней
И целый мир возненавидел,
Чтобы тебя любить сильней.
Как знать, быть может, те мгновенья,
Что протекли у ног твоих,
Я отнимал у вдохновенья!
А чем ты заменила их?
Быть может, мыслею небесной
И силой духа убежден,
Я дал бы миру дар чудесный,
А мне за то бессмертье он?
Зачем так нежно обещала
Ты заменить его венец,
Зачем ты не была сначала,
Какою стала наконец!
Я горд!- прости! люби другого,
Мечтай любовь найти в другом;
Чего б то ни было земного
Я не соделаюсь рабом.
К чужим горам, под небо юга
Я удалюся, может быть;
Но слишком знаем мы друг друга,
Чтобы друг друга позабыть.
Отныне стану наслаждаться
И в страсти стану клясться всем;
Со всеми буду я смеяться,
А плакать не хочу ни с кем;
Начну обманывать безбожно,
Чтоб не любить, как я любил, -
Иль женщин уважать возможно,
Когда мне ангел изменил?
Я был готов на смерть и муку
И целый мир на битву звать,
Чтобы твою младую руку -
Безумец!- лишний раз пожать!
Не знав коварную измену,
Тебе я душу отдавал;
Такой души ты знала ль цену?
Ты знала - я тебя не знал!

М.Ю.Лермонтов

Шедеврально же.

вот черта
за которой уже не спасают
ни сигареты
ни кетанов
ни виски

кардинальные меры
по смене
паролей, фамилии, пола
и места прописки
тоже вряд ли
излечат от боли
и вырвут из этой лжи

даже очень красивые муляжи
не всегда заставляют жить

мне бы выпросить
капельку местной анастезии
мне бы выбить всю дурь из башки
до самой клинической амнезии
чтобы вырвать два года
из ленты последних лет

не осталось ни сил,
ни стыковок, ни сигарет
сердце стынет на smisla.net

сердце просто устало
от снов, совпадений
и прочей
кармической канители
у него все радары по осени
ослабели
я ищу параллели
но не нахожу путей

в безысходности новостей
проще выпасть
из всех картотек и календарей

в наших зимах и строках
не место банальной грусти
мне врачи еще в том ноябре обещали
что по весне
отпустит

я наставила точек
сжимала себя в кулак

отпускает не очень
точнее
совсем никак

вот черта за которой
не действуют
ни антидоты, ни антипалы
я шагну за нее
и видимо
всё
пропала

так что
сделай мне больно
или хотя бы чаю

ну а я допишу
и сожгу это

обещаю.

какие планеты мне покорить, чтобы ты вернулась, скажи? изобретите машину времени. я буду первым, кто её преобретет, вне зависимости от стоимости. главное - вернуть утраченное.

воздух отчаянно стучал в остатки мозга.

… Мы входим в одно из кафе рядом с
вокзалом. За нами входят два человека и
говорят: «Пять кофе! - два мы выпьем
сейчас, а три подвешены в воздухе». Идут
платить и платят за пять кофе. Затем
выпивают свои два и уходят. Я спрашиваю Де Сику: "Что это за подвешенный кофе? "
Он говорит: «Подожди». Потом входят
други люди: девушки пьют свой кофе и
платят нормально. Далее входят три
адвоката, заказывают семь кофе: «Три мы
выпьем, а четыре подвешенных». Платят за семь, пьют свои три и уходят. И молодой
человек заказывает два кофе, только один
кофе пьёт, но платит за два и уходит. Так
мы с Де Сикой досидели разговаривая до
полудня. Двери были открыты, я смотрел
на эту залитую солнцем площадь. И вдруг вижу какую-то тёмную тень,
приближающуюся к двери. Когда она уже
у самой двери бара, я вижу, что это бедный
человек. Бедняк заглядывает в кафе и
спрашивает: «Есть подвешенный кофе?»
Это своего рода благотворительность, которая пришла из Неаполя, там так
оставляли не только кофе, но и еду.
Сложно представить это в нашей стране. А
жаль, красивый обычай.
Подвешенный кофе.