Одиночество может быть обманчиво в аромате, но должно быть прямолинейно на вкус. Все остальное - пресно или кисловато, иногда слащаво. Все, что вокруг одиночества, имеет пыльный привкус, а запаха не имеет вовсе. Встречаясь с друзьями, я пью чистую водку и курю крепкие русские сигареты - обязательно с фильтром. Ужиная с мужчиной - охлаждаю розовое вино, птицу заливаю сливками, мясо - соевым соусом, фасоль - аджикой, а салат заправляю чесноком и травами. Мужчина уверяет, что вкусно. Я ему верю на слово. Наверное. Мне безвкусно. Он зажигает ароматические свечи - слишком душно и просто. Я предвкушаю тот момент, когда он уйдет, а я останусь наедине - с прозрачным бокалом и гильотинкой. Сегодня мне составляет компанию водка "Зеленая марка" и сигареты pall mall 12. Они лежат в красной пачке и не знают еще, что я собираюсь отрубить им головы. Боль и одиночество я чувствую отчетливее, чем счастье. Раннее утро поздней весны - видится как через мутное стекло. Ну солнце, первая зелень, последние лужи. Я помню, знаю, что это должно доставлять удовольствие. Когда-то кому-то доставляло. А меня не трогает. Чтобы меня тронуло - нужно чуть ярче, чуть жестче, чуть сильнее. Больнее и глубже, чем утренний гам перелетных птиц. Пятнадцать капель водки в стопку, отмеряю как валерьянку и долго дышу тяжелым ароматом, прежде чем глотнуть. С сигаретами все в точности да наоборот: я не смакую их аромат, я полощу дымом рот - и только. Водка для носа, сигареты - для языка. Когда содержимое бутылки уменьшается на треть, а сигареты - на половину, у одиночества исчезает привкус отчаяния, но появляется насыщенность. Мне становится с ним не страшно, а даже комфортно. Приятнее, чем пить имбирное пиво с видом на закат. Ярче, чем целоваться. Интереснее, чем просыпаться вдвоем. Мое одиночество имеет вкус и аромат. Острый вкус постоянства. Сладкий аромат верности. Мне удобно знать - что оно всегда со мной. Сколько мне тогда будет - 25 - 26? Только что закончу училище, руки в боки, пускай я одна, но я в тельняшке, и море таким по колено и сам черт не брат, да и вообще он с такими даже не шутит. А дальше мне приснится:
Однажды отчаянно, бешено, резко приняла предложение прямо на палубе, куда зашла поглазеть. Не оглядываясь, шагнула с пирса - и ушла в плавание на полгода короткой петербургской навигации. Ушла на деревянном паруснике о две мачты.
Корабельные крысы пришли знакомится с тобой, как только фрегат отдал концы. Сначала заглянула молодая поросль, то ли разведчики, то ли серые вестники. Поглядели, сделали вид, что испугались моего глухого крика и топота - ушли, как сбежали. Потом пришла старуха - седая огромная крысятина. Сухо-настороженно смотрела, но не боялась, не убегала, давала понять. Это я тут - нонсенс, жалкое недоразумение. Баба на корабле. А они - корабельные крысы - были всегда. Почитай "Историю судоходства для чайников". Я попыталась их травить. "Трави помалу". Расставляла ловушки, капканы и прочие мышеловки и крысоловки. Мыши и крысы были ловки. Я щедро подсыпала яда, они равнодушно гадили мне в крупу. Чувствовали себя хозяевами не только моей коморки с плитой и припасами, но хозяевами всего корабля. В наглую под моей койкой рожали новых розово-пятых крысят. Я объявила им войну, но они ее не заметили. Это была моя война, односторонняя битва, им было наплевать на мои военные хитрости. Двум корабельным кошкам тоже было наплевать - и на меня, и на крыс. Я так и не смогла подбить это позорище кошачьего рода на создание коалиции. Кошки держали строгий нейтралитет. Днем грелись на палубе, ночью спали в гамаке, куда не забирались крысы. Кася и Мотя делали вид, что никаких ночных гостей не существует. Важные жирные матроны - дневные красавицы. Им наплевать было, что твориться в их владениях по ночам. Сами и поплатились - сожрав отравленную приманку из крысиной ловушки. Сдохли обе. Команда была сильно расстроена, пользоваться ядами мне запретили, разрешив только "механическими приманками и ловушками", и вообще, мой ажиотаж и борьба одобрения не вызвали - все мои действия классифицировались исключительно как "крысиную возню" и бабью блажь. Я жила когда-то в мансардном этаже и благодарила бога за то, что крысы не поднимаются так высоко. Но вечерними сумерками видела их из окна - они шли, шли и шли - десятками и сотнями, ежедневно. Крыс я боялась и ненавидела отчаянно. А потом провал. Рассвет. Двор. Сено. Старик. Он пошел меня проводить до автобуса, идущего в порт. Перед самым выходом со двора вдруг спросил:
- Скажи, чего ты боишься больше всего?
- Крыс, - ответила я, даже не задумавшись.
Он кивнул важно - "так я и думал", - вышел за дверь, ведущую в погреб, свистнул тихонько, а через минуту вернулся с маленьким белым пушистым комком. Я сначала вообще подумала, что это комок ваты, но не успела удивиться столь странному подарку, как старик вручил мне его - и этот "комок ваты" вдруг превратился в живого щенка, который тут же лизнул меня в нос. Старик произнес что-то длинное на латинице, и я поняла, что это не кличка, это даже не порода, это происхождение и предназначение маленького белого щенка. Трактирный крысолов из Андалузии. Мой маленький Андалузийский пес.
А дальше я проснусь, вновь вспоминая странный подарок и крыс, которых никогда не боялась. И я, похмелившись пятнадцатью каплями "валерьянки" и скурив очередную из красной пачки, решу, что надо завести собаку, тем самым, уничтожив запахи и вкусы своего одиночества. И оно мне этого никогда не простит и больше никогда-никогда не вернется. А еще так бывает, вот лежишь с НИМ на полу, не помещаясь на матраце кокосовой стружки, - и пускаем дым в потолок. Он потом моргнет, зевнет и уснет, не заметив даже, что я за эти мгновенья исполняю все ритуалы тысячи и двух ночей (одна ночь про запас – а вдруг год високосный), все песни, танцы и сказки. Исполняю или готова исполнить – какая разница. Только что я собрала в себе и хотела отдать ему сразу все, а он уже захрапел, сигареты не потушив. Потому что – влюбляешься в того, с кем «несмотря на». Ну, надо же хоть как-то оправдать – такое времяпрепровождение. Самое страшное – это когда уже накрутила себя до любви, а тут – вдруг – бац! – и он уже захрапел, сигареты не потушив. И вот – черная дыра белой ночи.
Unmoglich
unmoglich
unmoglich
мягкая гадость немецкого слова липнет ириской гематогенной к зубам. На широком темно-коричневом подоконнике в турке варится кофе. Кофе и сигареты. Такую жизнь я и живу. Жила.