Невероятно,но fuck ♥

да, я верю, что ты ее должен драть, а еще ее должен греть и хранить от бед.
и не должен особо врать, чтоб она и впредь сочиняла тебе обед.
и не должен ходить сюда, открывать тетрадь и сидеть смотреть, как хрустит у меня хребет. ©

да, я вижу, что ей написано на роду, что стройна она как лоза, что и омут в ней, и приют.
ни дурного словца, ни в трезвости, ни в бреду, я ведь даже за, я не любимый, на таких клюют.
так какого ты черта в первом сидишь ряду, наблюдаешь во все глаза, как во мне тут демоны вопиют.

да, я чувствую, ее гладить - идти по льну, у нее золотой живот, тебе надо знать, что она таит.
и тебе уютно в ее плену, тебе нужен кров и громоотвод, она интуит.
если хочется слышать, как я вас тут кляну, то пожалуй вот: на чем свет стоит.

да, я знаю, что ты там счастлив, а я тут пью, что ты победил, я усталый псих.
передай привет паре мелочей, например, тряпью, или no big deal, лучше выбрось их.
ай спасибо тому, кто смыть мою колею тебя отрядил, всю ее расквасить от сих до сих.

это честно - пусть он мне бьет по губам указкой, тупой железкой, она стрекочет тебе стрекозкой.
подсекает тебя то лаской, блестящей леской, а то сугубой такой серьезкой,
тончайшей вязкой, своей рукой.
ты молись, чтобы ей не ведать вот этой адской, пустынной, резкой, аж стариковской,
аж королевской - смертельной ненависти такой.

дорогой мой, славный, такой-сякой.
береги там ее покой.

Куда, интересно, потом из них деваются эти мальчишки, от которых у нас не было никакого противоядия в двенадцать лет - один раз увидеть у друзей на vhs и пропасть навсегда; темные брови, щекотные загривки, нежные шеи, узкие молочные спины в родинках; повадка целоваться, подаваясь вперед всем телом, торопливо и жадно; лукавые глаза, сбитые костяшки пальцев, щетина, редкая и нелепая, никакой тебе вожделенной мужественности; зажигалка благодаря заботливым друзьям исторгает пламя высотой в палец, и, закуривая, можно спалить тебе челку; сигарету носят непременно в углу губ и разговаривают, не вынимая ее изо рта; поют дурными голосами по пьяни у тебя под окнами и совершенно неподражаемо, роскошно смеются - запрокидывают головы, показывают ямочки, обнажают влажные зубы; носят вечно съезжающие джинсы, умеют дуться, подбирая обиженные губы и отворачиваясь; просыпаются горячие и мятые, в длинных заспанных отметинах от простыни и подушки; играют в бильярд и покер, цитируют великих, горячатся, гордятся татуировками и умирают не успеваешь заметить когда; в двадцать четыре еще дети, в тридцать - уже крепкие самоуверенные мужики с вертикальной складкой между бровей, жесткий ворс на груди, невесть откуда взявшийся, выпуклые мыщцы, сытый раскатистый хохоток, пристрастие к рубашкам и дорогим ботинкам, ничего и близко похожего на то, за что ты легко могла отдать полжизни и никогда не пожалеть об этом.

Красивые, красивые, и были, и будут, кто спорит; еще и умные к этому времени, и прямые, и забывают привычку так много и страстно врать по любому поводу; взрослые, да, серьезные, и пахнут смертной скукой. Хочется спросить, зачем они съели того мальчика, с кожей прозрачной, как бумага, который вешал себе на стенку журнальный разворот с какой-нибудь невероятной серебристой машиной - ничего не было слаще, чем смотреть на него, сидящего на парапете над рекой, рассказывающего тебе что-то с сигаретой в углу рта, и чтобы солнце золотило ему волосы и ресницы.