наши разговоры о море

Еще я трепетал от ласк ее на ложе,
Пьян ароматами ее волос и кожи,
Лобзаньями ее пронзен и опален,
И рвался у меня из горла хриплый стон,
Сопутствуя своим бессильным клокотаньем
Уже стихающим любовным содроганьям,
Когда она, забыв меня поцеловать,
Внезапно поднялась, покинула кровать,
Подсела к зеркалу, натруженно зевнула
И на ноги чулки привычно натянула,
Как дама, коль на бал с обеда ехать ей,
Надела б, съев десерт, перчатки до локтей.
И я почувствовал, как с этого мгновенья
Мне в сердце начало точить свой яд сомненье.
Я понял: почему она столь холодна,
Что к долгу страсть ее отныне сведена,
Что притупилось в ней былых желаний жало
И что любовница, увы, супругой стала.

Я сошла с ума, о мальчик странный,
В среду, в три часа!
Уколола палец безымянный
Мне звенящая оса.

Я ее нечаянно прижала,
И, казалось, умерла она,
Но конец отравленного жала
Был острей веретена.

О тебе ли я заплачу, странном,
Улыбнется ль мне твое лицо?
Посмотри! На пальце безымянном
Так красиво гладкое кольцо.

Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы?
Куда ушел Ваш китайчонок Ли?..
Вы, кажется, потом любили португальца,
А может быть, с малайцем Вы ушли.

В последний раз я видел Вас так близко.
В пролеты улиц Вас умчал авто.
Мне снилось, что теперь в притонах Сан-Франциско
Лиловый негр Вам подает манто.

Судьба замедлила сурово
На росстани лесных дорог…
Я ждал и отойти не мог,
Я шел и возвращался снова…

Смирясь, я все ж не принимал
Забвенья холод неминучий
И вместе с пылью пепел жгучий
Любви сгоревшей собирал.

И с болью помнил профиль бледный,
Улыбку древних змийных губ, -
Так сохраняет горный дуб
До новых почек лист свой медный.

Незнакомка пришла поселиться
Со мной в комнате,
которая в доме,
в котором у всех съехала крыша.
Эта девочка тоже безумна, но безумна как птица.

Дверь мою оперённой рукой запирая,
В лабиринте кровати она, тонкая и прямая,
Надувает весь этот дом, намертво отделённый от рая,

В него облака впуская,
Каждый шаг её заморочивает полную кошмаров палату.
Все заперты. Но свободнее мертвецов, она одна

Осёдлывает волны всех океанов: любая волна
Плещет в воображении всех мужских палат в этом бедламе:
И вот она,

Командуя подскакивающими стенàми,
Впускает призрачный свет
Одержимая небесами, жаждущими молчанья,

И спит, и бредит и бродит по праху,
Своевольно роняя невнятные заклинанья
На доски пола, истоптанного моими слезами,

Ходящими из угла в угол вместе со мной.
И вот, захваченый светом, в конце концов,
(О, как нескоро, да и какой ценой!)

Я проникаю туда,
Где увижу и проживу тот миг, когда
Первым светом впервые зажжётся
первая на свете звезда.

К несчастью для смерти

Волосы за висок
Между пальцев бегут,
Как волны, наискосок,
И не видно губ,
Оставшихся на берегу,
Лица, сомкнутых глаз,
Замерших на бегу
Против теченья. Разрозненный
Мир черт
Нечем соединить.
Ночь напролет след,
Путеводную нить
Ищут язык, взор,
Подобно борзой,
Упираясь в простор,
Рассеченный слезой.

Вверх по теченью, вниз —
Я. Сомкнутых век
Не раскрыв, обернись:
Там, по теченью вверх,
Что (не труди глаза)
Там у твоей реки?
Не то же ли там, что за
Устьем моей руки?

Мир пятерни. Срез
Ночи. И мир ресниц.
Тот и другой без
Обозримых границ.
И наши с тобой слова,
Помыслы и дела
Бесконечны, как два
Ангельские крыла.

Не ради твоего податливого тела
Я здесь, мой поцелуй не всколыхнет, пойми,
Неправедных волос, ах как бы ты хотела
Отречься от грехов, завещанных людьми.

В угарном забытьи мы головы уроним,
От совестливых снов отгородив сердца.
Так долго ты лгала, что о потустороннем
Узнала более любого мертвеца.

Порок бесплодием отметил нас обоих,
Но черствым камнем он заполнил пустоту
Твоей груди, а мне, а мне невмоготу

Предсмертный слышать хрип в сердечных перебоях.
Я, как от савана, спасаюсь от гардин,
Я умереть могу, когда усну один.

Я помню, пришлось мне расстаться с тобой,
Когда над землею апрель проносился,
И мир весь от ласки весны золотой
Запел, зазвучал, оживился:
Влюбленные трели пернатых певцов
В прибрежных кустах зазвучали:
И лилии, розы, и море цветов
В стыдливой красе расцветали.
Но праздник природы не трогал меня:
Весна мне казалась зимою:
И розы срывал я, разлуку кляня,
Срывал я их гневной рукою:
Подлогом казались мне эти цветы,
Нахальным подлогом твоей красоты!

Уильям Шекспир

Мы научились общаться знаками,
я даже прикладываю к тебе ухо, -
ты внутри звучишь, как морская раковина
со дна неглубокой индийской бухты.

Наши волосы стали водоросли, растения
и колышутся, будто в замедленной перемотке,
где на белый песок тугие роняют тени,
проплывая сверху, слоны и лодки.

Мы пока вызреваем под скорлупой
и для мира надолго пропали без вести.
Кораллы тянутся туда, где скупой
блик расплывается по поверхности…

Над крышей тускнеет сырая погода марта,
быстрее и гуще смеркается в толще комнаты.
Засыпай, я завтра куплю тебе Махабхарату.
Я спрячу за занавеской берег ночного города.

Я люблю твои брови, твои волосы, я сражаюсь за тебя
в ослепительно белых коридорах, где плещут
фонтаны света,
я оспариваю тебя у любого имени, осторожно счищаю его
с тебя, как корку со шрама,
я осыпаю твои волосы пеплом от молний и лентами,
спящими в дожде.
Я не хочу, чтобы ты имела какую-нибудь форму, была именно
тем, что начинается после твоей руки,
подумай о воде, или о львах,
что растворяются в сиропе басен,
или о жестах - этой архитектуре из ничего,
зажигающей свои огни в самой середине встречи.
Каждое утро - это школьная доска, на которой
я выдумываю тебя,
рисую тебя,
тут же готовый стереть: ты не такая, не с этими
гладкими волосами, не с этой улыбкой.
Я ищу твою сумму, ищу край бокала,
в котором вино, и луна, и зерцало,
ищу ту линию, что заставляет мужчину
дрожать в галерее музея.

А еще я люблю тебя, а на улице идет дождь и время.

Другие уводят любимых, -
Я с завистью вслед не гляжу, -
Одна на скамье подсудимых
Я скоро полвека сижу.
Вокруг пререканья и давка
И приторный запах чернил.
Такое придумывал Кафка
И Чарли изобразил.
И в тех пререканиях важных,
Как в цепких объятиях сна,
Все три поколенья присяжных
Решили: виновна она.

Меняются лица конвоя,
В инфаркте шестой прокурор…
А где-то темнеет от зноя
Огромный небесный простор,
И полное прелести лето
Гуляет на том берегу…
Я это блаженное "где-то "
Представить себе не могу.
Я глохну от зычных проклятий,
Я ватник сносила дотла.
Неужто я всех виноватей
На этой планете была?

Здравствуй, Бог. Я его не видела сотню с чем-то тягучих дней.
Я успела сменить загар на белёсую кожу.
Как он, Господи? (Ты же выше, Тебе видней),
К тому же, я обещала больше его не тревожить.
Пока я здесь из первых рядов, как инвалид,
Наслаждаюсь неведеньем, словно изящными танцовщицами,
Спросит ли кто-то, что у него болит?
Будет ли кто-то дышать ему между ключицами?
В то время, как я убеждаю себя, что вот-вот воскресну
И доверяюсь судьбе, как повозке пьяного ямщика,
Падает ли кто-нибудь, словно в бездну,
В шероховатость на его небритых щеках?
Если вы Там решите грешок на него повесить,
(Мало ли, может план по поимке не выполнен в сроки)
Вспомни, что он подарил мне лето две тысячи десять.
Сними с него все повинности и оброки.
Отведи от его столицы снега и метели.
Ты же знаешь, он не из тех, кому всё на блюдце.
Господи, главное - это чтобы его жалели,
А уж полюбить охочие наберутся.

Откуда-то снизу, как кулак, ударило сердце, втянулось и ударило опять, - и затем пошло стучать быстро и беспорядочно, переча музыке и заглушая ее.

В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым -
Самое высшее в мире искусство.

Мы будем счастливы всегда, - как это звучало, как переливалось… Она была вся бархатистая, ее хотелось сложить, - как вот складываются ноги жеребенка, - обнять и сложить, - а что потом? Как овладеть ею полностью? Я люблю твою печень, твои почки, твои кровяные шарики. Она отвечала: "Не говори гадостей".