Мсье

Продолжительное счастье приходит к тем, кто крепко держится за его мгновения. Это как долго пыхтеть над пазлом, пытаясь сложить из маленьких ярких эпизодов большую красочную картинку. Устаешь примерять разные детали к одному образу, вот-вот все перемешаешь в отчаянии, как — бах! — сложилось, и линия верного пути вырисовывается. Чтобы состояние феерического счастья не обернулось рутиной, обязательно должны случаться приступы дикой тоски.

Кажется, я проживаю свою жизнь по чужому расписанию. Будто с той самой точки, когда нас с ней безжалостно разделили на два разных мира, все пошло наперекосяк. И теперь я послушно играю по готовому сценарию. Но мне почему-то совершенно беспочвенно верится в то, что, как бы хреново ни было, это пройдет. Исход в любом случае будет другим, чем-то новым. В вопросе, полон стакан наполовину или пуст, я предпочитаю вариант ответа «в стакане есть вода». Главное, что вода еще есть. Обнадеживающий реализм?..

По мере того как я приближаюсь к мегаполису, я снова возвращаюсь к мысли, что проще не любить, не хотеть, не знать — не быть самим собой, быть кем-то другим. Пусть унижают другого, пусть бьют и жгут заживо его, но не тебя, ибо тебя просто нет. Есть некто другой, склеенный из боли утраченного и попыток жить заново. Опустошенный и чего-то ждущий.

— Скажи, ждать-то стоит?

— Стоит. Главное, в процессе ожидания не утрачивать чувства меры. Чем дольше ты ждешь, тем больше вероятность, что ты ждешь не там.

— И нет этому никакого оправдания?

— Почему же, есть! Иногда просто нужно больше времени. Нужно твердо знать, чего ты хочешь, и не отказываться от действий. Но если изменишь себе, откажешься от ожидания, то упустишь самое главное, самое нужное. А без него ни ждать не стоит, ни жить вообще.

«С вас тридцать восемь пятьдесят… Какими судьбами в наших краях?» Обычный для этих краев любезный расспрос. «Приехал отпустить прошлое». Разглядывая кота, я сам не заметил, как сказал то, что редко говорю. Мужик заметно удивился такому личному ответу, даже привстал со стула, похлопал меня по плечу, перегнувшись через прилавок: «Братишка, если прошлое не отпускает, то оно еще не прошло!»

"…не забывай, а что судьбе надо противостоять, что ее надо выбирать, а не плыть по течению, что счастье можно вылепить собственными руками… Мне кажется, ты сдаешься. Если уже не сдался".

и новые потери впереди.

Но когда она рядом со мной, я превращаюсь в нечто другое, становлюсь доброжелательнее, чище. И это превращение делает меня уязвимым, как в детстве. Тогда хочется бежать, прятаться. Я пытаюсь противостоять этому, ведь знаю, что с ней становлюсь таким, каким должен быть человек, мужчина. И каждый раз так сложно отдаляться от неё, возвращаться в свое одиночество, к маске цинизма.

В жизни люди периодически рассыпаются на кусочки, а потом собираются, и получается новая картинка. Не знаю, какая я картинка, — я все время по кусочкам. Иногда они крупнее, и тогда я чувствую себя лучше, и кажется, что вот-вот наступит какое-то гармоничное благоразумие. А иногда они такие мелкие, что я вообще не понимаю, что делать с этими крошками. Изматывает. Мне хотелось бы выпрямить спину, не горбиться — так бы жить всегда. Но вечером я возвращаюсь домой, понимаю, что не нашел ответов за день, и снова рассыпаюсь. Жизнь врассыпную. Вплоть до финального свистка.

Иногда кажется, что я совсем ничего не достиг. Что упущений и потерь было больше, чем достижений и побед. Это чувство настолько отвратительно, что я старательно избегаю любого на него намека. Не брать в голову — незачем подпускать его так близко. Я понимаю, что прячу голову в песок, обманываю самого себя, и в этом есть что-то патологическое. Мне вообще сложнее оглянуться назад, чем смотреть вперед. В конце концов, не знать, что тебя ждет, — самый что ни на есть концентрированный кайф. Единственный способ узнать — попробовать. В таких мыслях я нахожу временное успокоение.

Я узнал главное – чтобы стать счастливым, надо пережить состояние ужасной несчастливости. Если не пройти школу горя, счастье не может быть прочным. Три года живет та любовь, что не штурмовала вершины и не побывала на дне, а свалилась с неба готовенькая. Любовь живет долго, только если каждый из любящих знает ей цену, и лучше расплатиться авансом, не то предъявят счет апостериори. Мы оказались не готовы к счастью, потому что были не приучены к несчастью. Нас ведь растили в поклонении одному богу – благополучию. Надо знать, кто ты есть и кого ты любишь. Надо завершиться самому, чтобы прожить незавершенную историю.

На улице еще темнее, чем раньше. Мы идем и смеемся. Я прошу у нее прощения. Она говорит: ничего. Похоже, ей этот разрыв дался легче, чем мне.

– Марк, слишком поздно. Ничего уже не вернуть. Я люблю другого человека, ты тоже – нам больше нечего делать вместе.

– Знаю, знаю, я смешон… Я думал, что мы могли бы еще раз попробовать… Ты точно не хочешь, чтобы я тебя проводил?

– Нет, спасибо, я возьму такси… Марк, я дам тебе один совет на будущее. В отношениях с женщинами тебе надо научиться ставить себя на их место.

А потом, когда уже пора прощаться, вдруг прошибают эмоции. Мы сдерживаем слезы, но они все равно льются, только внутри, под нашими лицами. Ее детский смех – больше я его не услышу. Тот, другой, будет слушать его вместо меня, если ей с ним весело. Анна стала чужой. Мы расстаемся, чтобы идти разными путями, каждый в свою сторону. Анна садится в такси, я тихонько захлопываю дверцу, она улыбается мне из-за стекла, и машина трогается… В хорошем кино я побежал бы за ее такси под дождем, и мы упали бы в объятия друг другу у ближайшего светофора. Или она вдруг передумала бы и умоляла бы шофера остановиться, как Одри Хэпберн– Холли Голайтли в финале «Завтрака у Тиффани». Но мы не в кино. Мы в жизни, где такси едут своей дорогой.

Мы покидаем сначала родительское гнездо, а потом, бывает, и свое первое семейное гнездо тоже, и всегда при этом ощущаем одну и ту же боль, потому что чувствуем себя навсегда осиротевшими.

сказал мне папа после того, как увидел всю мою домашнюю тренировку. все те падения со шпагата и новые попытки.
но, как всегда, я победил. убрал 2 книги. ещё 6. это с 16 до 6 за неделю. занимаюсь через день из-за того, что ещё и тренировки есть.

Прости, прости, оставь меня и возненавидь
Ты, которая любила всем сердцем того,
Кто на постой басни травил.
Мне невыносимо убого, голова не выносит уж
Устал от такого, с мясом и кровью через душу снял я оковы.

Я сижу, как и каждый вечер, в уголке все того же кафе, в поисках выхода. Сколько я ни повторяю «я умер, я умер», а все равно живу. Я много раз мог умереть: под колесами машины (но вовремя отскочил), выпав из окна (но уцепился за дерево), заразившись вирусом (но надел презерватив). Как жаль. Умереть – меня бы это устроило. До сошествия в ад я боялся смерти. Сегодня она была бы освобождением. Я даже не могу понять, почему люди так убиваются, умирая. У смерти припасено для нас больше сюрпризов, чем у жизни. Я теперь жду дня моей смерти с нетерпением. Я буду счастлив покинуть этот мир и узнать наконец, что же потом. Те, кто боится смерти, нелюбопытны. Моя проблема в том, что ты – ее решение. Сильнее всех влюбляются самые отъявленные циники и пессимисты: это им на пользу. Мой цинизм только и ждал, чтобы жизнь его опровергла. Отрицают любовь как раз те, кто больше всех в ней нуждается: в каждом Вальмоне скрыт неисправимый романтик, которого хлебом не корми, дай забренчать на мандолине.

Ну вот, готово дело, опять начинается, западня захлопнулась, адский механизм сработал. Я опять мечтаю о большом доме с садом, залитым солнцем, или о стуке дождевых капель по крыше, мечтаю собрать букет фиалок, уединиться с ней подальше от города, чтобы любить друг друга снова и снова, пока не лопнем от счастья, пока не заплачем от блаженства и будем утешать друг друга ласками, что же делать, если нам так хорошо вместе, и дыня со льда и пармская ветчина, где Парма, там и Флоренция, Милан, если останется время…