Это просто Вьюи блог

Считается, что для эмоционального благополучия и свободы, необходимо простить людей, которые тебя глубоко ранили. Я отрицаю эту идею.

Всю жизнь меня учили прощать. Стандартный цикл таков. Сначала я решаю простить. Потом продираюсь через боль, оставшуюся от действий обидчика. Наконец, если я очень старалась и умудрилась избавиться от эмоционального багажа, могла прийти к состоянию прощения. Сполоснуть, повторить. Повторять до конца жизни.

Я хорошо выучила этот алгоритм и изо всех сил старалась его исполнять. Не скажу, что моя самооценка от этого повышалась. На самом деле это ощущалось как стокгольмский синдром. Я чувствовала себя слабой, а не сильной. Я постоянно плакала и умоляла эмоциональную часть меня простить тех людей. Никак не получалось. Я верила, что сгорю за это в аду.

Также «прощение» казалось огромным напрасным трудом. Почему я должна думать о человеке, причинившем мне боль, после всей той работы по восстановлению душевного равновесия, которую мне пришлось проделать по его вине? Может это ему надо потрудиться? Почему я должна быть частью отпущения его грехов? Если причиненная боль энергетически связала меня с обидчиками, тогда не стоит ли мне в рамках заботы о себе преднамеренно порвать эту связь и выйти из игры?

Идея всепрощения напрямую связана с историей о спасении — системой, в которой нас не пустят на небеса, если только Христос не простит нам наши грехи. Она говорит, что мы должны заново родиться, чтобы войти в Царство Божие. А второе рождение достигается прощением грехов. Я знаю, что миллионы людей искренне верят в эту историю и уважаю их право верить. Тем не менее, я больше не верю в место, называемое «рай», и необходимость «спасения». Значит, христианское всепрощение — это процесс, который я могу покинуть или переосмыслить, не так ли?

Короче говоря, я нашла путь, который отзывается во мне так, как никогда не отзывались библейские учения, молитвы, посты и всё прочее.

Я поняла необходимость работать с тем, что у меня внутри. Я верю, что глубокая работа со своими эмоциями поможет мне жить более наполненной и цельной жизнью. Но это должно быть моей единственной причиной. Человек, причинивший мне боль, не должен быть фактором моего исцеления.

Я также избавилась от принуждения «расти над собой», становиться «великой личностью». Нет никакой награды за то, чтобы быть нравственным гигантом. И мне не интересно оглядываться на тех, кто сделал мне больно.

Я просто хочу идти своей дорогой и сосредоточиться на себе, исцелении себя и расстановке границ, взращенных на любви к себе и признании собственной ценности. И я не хочу, чтобы отпущение чужих грехов было как-то связано с этим процессом.

Так что я перестала прощать людей. Потому что сколько бы раз я не говорила себе, что моё прощение — это не для того, чтобы мои обидчики почувствовали себя лучше, а для обретения моей свободы, я никогда не чувствовала этого. Я чувствовала слабость. Я чувствовала себя зависимой. Я чувствовала, что заставляю себя заботиться о том, кто сделал мне больно.

Вместо этого я решила слушать свою интуицию и обратиться к собственной силе. И если мой путь принадлежит мне, то я могу выбирать НЕ прощать и при этом отпускать людей и ситуации. Я возвращаю себе свою силу и лишаю их права участвовать в моей жизни. ©

Я пришла с целью оправдать себя и доказать несправедливость слуха, пущенного моими недоброжелателями, будто я виновна в страданиях и смерти Хризостома. Удостойте, благородные сеньоры, и вы, друзья-пастухи, выслушать, что я имею сказать в свое оправдание. Все говорят, будто Небо одарило меня такою красотой, что никто не может взглянуть на меня безнаказанно, т. е. не полюбив меня. Если это верно, то неужели я, в свою очередь, должна любить всех, влюбившихся в меня? Я знаю, что мы любим все красивое; но справедливо ли заставлять это красивое насильно любить нас за то лишь, что оно своим свойством возбудило в вас любовь? Подумайте и о том, что человек, влюбленный в красавицу, может быть сам уродом, способным внушить к себе одно отвращение. По допустим даже, что красота обоих равна; так неужели одно это должно обязательно обусловить и равную любовь с обеих сторон. Красота, очаровывая взоры, не всегда очаровывает сердце… Если бы одна красота действовала на сердце, то мы видели бы вокруг себя только беспорядочное брожение ненасытных желаний, беспрестанно меняющих предметы своей любви. Если же любовь не может и не должна быть навязываема, то как же винить меня за то, что я не ответила на взаимность Хризостома? Если Бог создал меня красивой, то сделал это помимо моей воли, — я Его об этом не просила. И как змея нисколько не виновата в том, что у неё в жале скрыт смертельный яд, так и меня нельзя обвинять в том, что я красивее других. Красоту честной женщины можно сравнить с пылающим огнем или неподвижно лежащим мечом: тот жжет, а этот ранит лишь тех, которые прикасаются к нам. Душевные достоинства — вот истинная наша красота, без которой мы не можем быть прекрасными. И неужели женщина обязана жертвовать собою мимолетной прихоти мужчины, обыкновенно даже улетучивающейся еще скорее самой вызвавшей ее красоты?.. Я родилась свободною и, дорожа свободою, хочу вести уединенную жизнь. Рощи, горы и зеркальные воды окрестных ручейков — вот единственные поверенные моих тайн и властелины моей красоты. Прямо, открыто и честно отказала я всем претендентам на мною руку, и если этот отказ не образумливает их, если они продолжают утешать себя несбыточными надеждами, — то я спрашиваю, кого обвинять: мою ли жестокость, или их упрямство? Вы говорите, что намерения Хризостома были чисты, и что я поэтому напрасно оттолкнула его. Может быть. Но не объявила ли я ему на этом самом месте, где его теперь хоронят, в ту минуту, когда он открылся мне в любви, что я намерена жить одинокой, не связывая ни с кем своей судьбы и оставаясь верной своему обету — отдать одной природе то, чем она одарила меня? Если и после этого повязка не упала с глаз его, если он упорствовал плыть против течения, идти наперекор судьбы, то удивительно ли, что он потонул в море собственного неблагоразумия? Если бы я его обманывала, я была бы бесчестна; а если бы я отдала ему свою руку, я изменила бы своему святому обету. Он упорствовал, и это упорство довело его до отчаяния… Неужели и после моего объяснения у вас хватит духу обвинять меня в его страданиях и смерти? Обманула ли, прельщала ли, увлекала ли я его? Изменила ли я моей клятве ради кого другого? Обещала ли я кому другому свое сердце? Нет, — говорите вы. Так за что же вы меня проклинаете? За что называете меня жестокой и неверной?

Мигель де Сервантес, "Дон Кихот"

Для бегства нужно знать не то, куда бежишь, а откуда. Поэтому необходимо постоянно иметь перед глазами свою тюрьму.

Виктор Пелевин