ahhadie

Удачи, огненная девушка.

— Мне не разрешают делать ставки, но если я мог бы, я бы поставил на тебя.

Раз уж Гейл понемногу приходит в себя, ему предлагают выпить травяного настоя.

– Этого мало, – возражаю я. Мама и Прим поворачиваются в недоумении.

– Этого мало. Я представляю себе, что он чувствует. А ваши травки хороши от мигреней.

– Добавим успокоительного сиропа. Настойка скорее от воспаления, Китнисс… – ровным голосом начинает мама.

– Дай же ты ему нормальное лекарство! – воплю я. – Дай! Кто ты такая, чтобы решать, вытерпит он или нет!

Гейл шевелит рукой, словно пытается до меня дотянуться. От этого на бинтах выступает свежая кровь, а с его губ слетает душераздирающий стон.

– Уведите ее, – велит мама. В ответ я ору на нее непристойными словами.

Хеймитч и Пит буквально выносят меня из комнаты и силой удерживают на постели в одной из спален, покуда я не сдаюсь. Из заплывшего глаза даже слезы текут с трудом. Сквозь судорожные всхлипы я слышу, как Пит полушепотом рассказывает о президенте Сноу, о восстании в Дистрикте номер восемь. А в конце концов говорит:

– Она предлагает бежать. Если у ментора есть какие-то соображения на этот счет, он оставляет их при себе. Некоторое время спустя приходит мама и обрабатывает мое лицо. Потом берет меня за руку и нежно поглаживает, слушая рассказ Хеймитча о том, что произошло с Гейлом.

– Значит, опять началось? – говорит она. – Как раньше?

– Похоже, – кивает ментор. – Кто бы подумал, что мы когда-нибудь вспомним старину Крея добрым словом?

Прежний глава миротворцев не вызывал к себе нежных чувств уже из-за одного своего мундира, однако по-настоящему жители дистрикта ненавидели его за другое – за мерзкий обычай подарками заманивать в постель изголодавшихся, нищих девушек. В худшие времена вечерами они толпились у его порога, вымаливая возможность заработать хоть пару монет, чтобы прокормить семью. Будь я постарше, когда умер отец, – и сама оказалась бы среди них. А вместо этого научилась охотиться. Я не понимаю, что значит «опять началось» но слишком вымотана, чтобы переспросить. Видимо, в голове все же откладывается мысль о возвращении худших дней, потому что, когда звонят в дверь, я мгновенно вскакиваю с кровати. Кто может явиться в такой час? Миротворцы. Больше некому.

– Они его не получат! – говорю я.

– А может, пришли за тобой, – возражает Хеймитч.

– Или за тобой, – отвечаю я.

– Дом-то ваш. Ладно, пойду отопру.

– Нет, я сама, – вполголоса произносит мама. Мы все идем ее проводить.

Настырный звонок не утихает. Дверь открывается: на пороге вместо отряда бравых военных, стоит одинокая заснеженная фигурка. Мадж. Девушка протягивает мне вымокшую картонную коробку.

– Для твоего друга, – объясняет она.

Внутри лежат полдюжины пузырьков с какой-то прозрачной жидкостью.

– Это мамины. Она разрешила вам передать. Возьмите, пожалуйста.

И Мадж исчезает под вой метели, не дав нам опомниться.

– Сумасшедшая, – бормочет под нос мой ментор, когда мы все возвращаемся в кухню.

Я не ошиблась: настойки Гейлу, конечно же, не хватило. Он скрежещет зубами; на коже мерцают мелкие бисеринки пота. Мать набирает в шприц содержимое пузырька, делает укол в руку, и Гейлу заметно становится легче.

– Что за лекарство? – интересуется Пит.

– Это из Капитолия. Морфлинг, – отвечает она.

– А я и не знал, что Мадж – знакомая Гейла, – бросает он.

– Мы продавали ей землянику. – Меня неожиданно разбирает злость. Странно, с чего бы? Не из-за лекарства же…

– Ясно, любительница ягод, – вслух замечает Хеймитч. Так вот что меня рассердило. Намек, будто между Мадж и Гейлом что-то есть. Дурацкие сплетни!

– Она мне подруга, – только и отвечаю я.

Теперь, когда Гейл успокоился, у всех от души отлегло. Прим заставляет нас поесть тушеной рыбы с хлебом. Хейзел могла бы остаться здесь, но ее ждут дети. Хеймитч с Питом и рады бы и ночевать у нас, но мать отправляет их по домам – пусть отсыпаются. Меня прогонять бесполезно, и я остаюсь присмотреть за раненым, пока мама и Прим отдыхают.

И вот мы наедине. Опускаюсь на стул, где сидела Хейзел, и беру Гейла за руку. Потом осторожно притрагиваюсь к лицу. Пальцы касаются мест, которых не знали прежде. Густые темные брови, изгиб подбородка, линия носа, впадина у основания шеи. Провожу по щетине на подбородке и наконец добираюсь до губ – полных и мягких, слегка обветренных. Его дыхание согревает мою холодную кожу.

Интересно: все люди во сне кажутся моложе? Передо мной – все тот же мальчишка из леса когда-то давно не давший украсть из его силков добычу. Странную парочку мы собой представляли: дети, лишившиеся отцов, перепуганные, но твердо решившие не позволить родным умереть от голода. Отчаянные, но уже не одинокие с того самого дня, потому что нашли друг друга. Перед глазами встают картины из прошлого: вот мы лениво рыбачим под вечер, вот я учу его плавать, вот я подвернула ногу, и Гейл несет меня на руках домой. Мы доверяли друг другу, ободряли друг друга; каждый знал, что его спина надежно прикрыта.

Мне впервые приходит в голову мысленно поменяться с ним местами. Допустим, Гейл вызывается добровольцем во время Жатвы, спасая Рори. Оставляет меня, делается любовником какой-то чужой девушки ради того, чтобы выжить и наконец возвращается вместе с ней. Живет с этой девушкой по соседству. Обещает на ней жениться. Меня начинает буквально душить немедленная, реальная ярость – и на него, и на выдуманную незнакомку, и на весь мир. Гейл принадлежит мне. А я ему. Иначе и быть не может. Почему, чтобы это понять, мне потребовалось увидеть его едва не забитым до смерти? Потому что я эгоистка. Трусиха. Та, которая наконец-то могла принести людям пользу, но вместо этого решила бежать и спасать свою шкуру; а то, кто не хочет со мной, пусть мучаются и умирают. Вот кого видел сегодня Гейл там, в лесу. Неудивительно, что я победила в Голодных играх. Порядочным людям такое не по зубам. «Зато спасла Пита», – тихонечко возражает внутренний голос. Ой ли?.. Положа руку на сердце, я просто знала, что не смогу вернуться к нормальной жизни, если дам ему умереть.

Прижимаюсь лбом к краю стола. Ненавижу себя! Лучше бы я не вернулась с арены. Лучше бы этот Сенека Крейн и в самом деле разнес мою голову на кусочки, увидев злосчастные ягоды. Да, ягоды… Горсточка яда – вот как можно меня описать. Если Пит выжил только из-за моего страха перед насмешками и отчуждением земляков, значит, я презренное существо. Если из-за большой любви – значит, все-таки эгоистка, но хоти бы заслуживаю прощения. А вот если ягоды на ладони – знак открытого вызова Капитолию только тогда я чего-то стою. Беда лишь в том, что теперь уже невозможно сказать, что же мною двигало. А может быть, обитатели дистриктов правы? Может, я, пусть даже неосознанно, призывала к восстанию? В глубине души мне всегда было ясно: мало спастись самой и спасти своих близких. Даже если представится такая возможность. Это ничего не изменит. Людей по-прежнему будут казнить на площади, как сегодня Гейла. Жизнь в Двенадцатом дистрикте, по большому счету, не отличается от выживания на арене, Обязательно наступает время, когда нужно перестать убегать, а вместо этого развернуться и посмотреть в лицо опасности. Самое сложное – найти в себе мужество. Гейл – другое дело, он прирожденный мятежник. Это я замышляла позорное бегство.

– Прости, мне так жаль, – срывается у меня с языка. Наклоняюсь и нежно целую Гейла.

Его ресницы вздрагивают.

– Привет, Кискисс.

– Привет.

– Думал, ты уже где-то в лесах.

Передо мной встает очевидный выбор. Погибнуть в чащобе, точно загнанный зверь, или погибнуть здесь, рядом с Гейлом.

– Никуда я не побегу. Чтобы нас ни ждало, я останусь тут.

– Я тоже. Он собирается с силами для улыбки, но тут же проваливается в сон, порожденный лекарством.

—Suzanne Collins. Catching Fire.

Опустошив все ящики, я поднимаюсь и обнаруживаю Гейла на кухне. Порой меня беспокоит то, как бесшумно он может двигаться. Он облокачивается на стол, кладя широко расставленные ладони на деревянную поверхность. Я ставлю коробку между нами.

— Помнишь? – спрашивает он. – Здесь ты меня поцеловала.

Значит лошадиной дозы морфия введенной ему после порки, оказалось недостаточно, чтобы стереть это из его памяти.

— Я думала, ты этого и не вспомнишь, - отвечаю я.

— Придется умереть, чтобы забыть. Хотя, может, даже тогда я буду помнить, - говорит он мне. – Может, я буду как тот парень из «Виселицы». По-прежнему ждать ответа.

Гейл, тот самый Гейл, которого я никогда не видела плачущим, стоит со слезами на глазах. Чтобы они не успели скатиться, я подаюсь вперед и прижимаюсь своими губами к его. На вкус это как жар, пепел и страдание. Необычный вкус для такого нежного поцелуя. Он первым отстраняется и одаривает меня кривой улыбкой.

—Я знал, что ты поцелуешь меня.

—Откуда?- удивляюсь я. Потому что я и сама не знала.

— Потому что мне больно, - спокойно отвечает он. - Только так я могу привлечь твое внимание, - он поднимает коробку. – Не переживай Китнисс. Это пройдет. И уходит, прежде чем я успеваю ответить.

—Suzanne Collins. Mockingjay.