я бегу

Марта Кетро.
Аутотренинг.

«Моя любовь во мне, она никуда не исчезает, меняются только объекты. Не нужно к ним привязывать чувство, которое генерирую я сама. Они – всего лишь повод. Есть только я и божественная любовь. А мужчина всего лишь стоит против света, и мне только кажется, что сияние от него. Теперь его нет, а любовь все равно осталась, любовь – она вообще, она ни о ком».

Очень позитивно, я считаю. Задыхаюсь каждый раз на словах «его нет», но это постепенно пройдет. Так, быстро в лотос и продолжаем.

«Его присутствие не имеет особого значения, есть только я и моя любовь. Значит, ничего не изменилось. Личность моя не разрушена, жизнь продолжается».

На самом деле я пытаюсь собрать обрывки себя – так сплела наши жизни, что от моей одни ошметки остались, когда он изъял свою. Где мои интересы, мои амбиции, мои желания? Где Я? Никаких признаков, разве что ноги сейчас затекли у МЕНЯ.

«В моей жизни будут разные мужчины, и каждый из них вызовет новые оттенки любви, словно у цветка раскроется еще один лепесток, а когда уйдет, это новое останется со мной навсегда, и я стану ярче, восприимчивее, сильнее».

О да, к шестидесяти годам я буду неотразимо многогранна. Если кто-нибудь захочет на это смотреть.

«Спасибо, милый, за то, что ты был со мной. А сейчас я иду дальше».

Спасибо, милый, за то, что ты был со мной. А сейчас ты с этой своей девушкой, а я тут сижу одна в идиотской позе и пытаюсь найти у себя внутри что-нибудь живое, не имеющее к тебе отношения. В пустоте моего сердца должен, просто обязан зародиться какой-нибудь шарик, искра, точка опоры. Любая мелочь, за которую я попробую уцепиться.

«Любящий человек каждым днем своей жизни строит небесный Иерусалим, вечный, неразрушимый город, и ни одного камня нельзя забрать из этой постройки, – даже теперь, когда земная любовь закончена. Поэтому не бывает несчастной любви».

Ну ладно, уломала, чертяка языкатая, не бывает. А теперь высморкайся и иди кормить кота.

М ожно я поплачу? Пожалуйста? Так давно не лить слёзы - это вредно. Это катастрофически мешает, это есть издевательство над собой. Обижайте меня, называйте последними словами, давите на самые больные места. Разве что не бейте. И это не садизм вовсе, это благо для меня. От воды внутри у меня кожа на подушечках пальцев скукожевается, как от суток сидения в ванне. Ее, воду, нужно деть куда-то, нужно пролить и не аккуратно, по краюшку, а разом и все. Выплакать лужу, озеро, Атлантический океан.
Рыдать, сидя на полу, подогнув под себя ноги, уставившись в одну точку, не вытерать слез, не пользоваться салфетками и полотенцами. Просто плакать и тонуть не отходя от кассы. Затапливать соседей до самого первого этажа и ниже - пусть в аду черти ставт тенты над кострами, чтобы не залило. Можно даже покричать маленько, для полноты картины, хриплым голосом. Выжать из себя все до последней капли. Из живого, водянистого цветка превратиться в плоский и сухой, такой, который можно положить в книжку. Затем поднять себя с пола, лёгкую и пустую, или легую, потому что пустую. Стряхнуть солёную воду с ног, положить себя аккуратно между одеялом и кроватью, как между страниц. За ночь рассыпаться и прорости заново, выжить снова.
Снова начать впитывать дождь лепестками, снова.

С трах - понятие субъективное и неоднозначное.
Я тут недавно подумала о том, что моя фобия высоты - это вовсе не фобия, а скорее результат моего воспитания или даже, если хотите, детская травма. А дело вот в чем. Когда я в детстве падала, вместо того, чтобы меня подбодрить - мама меня ругала. И вообще меня мама никогда не любила.
Самое ужасное - это бояться своего же страха. Потому что можно перебороть все, но перебороть себя- это сложно. То что в тебе, оно просто в тебе и чтобы от этого убежать, надо бежать очень быстро.
На самом-то деле мы боимся не факта, а последствий. Если подробнее: мы боимся не темноты, а того, что в ней, что она в себе таит. Клаустрофобия - выдумки. Просто каждый боиться не выбраться, не дотянуть. Высоты не боится никто - все бояться упасть, бояться боли.
А я боюсь того, что меня мама наругает.

Милый, я так устала от людей, которые ничего не знают о смерти. Ведь она все время здесь, за плечом, как птица, а они говорят только о любви и думают только о себе. Что же с ними будет, милый, когда реки выйдут из берегов, а небо упадет на землю? Что будет, когда последний из живых похоронит предпоследнего из мертвых? Что будет, когда кровь ударит в голову и разорвет сосуды? Что будет, когда сердце захлебнется и остановится? Я давно уже не вижу молодых лиц – я вижу только лица, на которые еще не легли морщины. Они радуются о весне, не чувствуя пламени, которое гудит под ногами, поднимаясь вверх по узким шахтам. Они лгут, но есть ли смысл во лжи, когда для нас существует одна только правда – мы умрем. Мы умрем, держа друг друга за руки, мы умрем, сжимая в ладонях пустоту, мы умрем, не приходя в сознание, – как-нибудь, но мы обязательно умрем. Сдвинулись земли, и остановились воды, солнце побежало быстрее, а луна отвернула лицо, потому что ей больно смотреть на нас. Левая рука твоя у меня под головой, а правая обнимает меня – но я вижу белые кости под смуглой кожей, а больше не вижу ничего. Не говори о любви, но расскажи все, что ты узнал о смерти к своим тридцати двум серебряным годам, а тридцать третий разменял, да не потратил. Укатилась последняя монетка – по полу, по лестнице, по дороге, по лесам, по горам, по зеленым берегам, через реки. Я не поймала, а ты не догнал, жалеть поздно, но ты все-таки расскажи – так-таки и нет ничего?

Т ак обычно и бывает - ты готов отдать человеку всё. Всё своё смертное тело, каждую его клеточку, линии на руке, каждую мурашку в холод, каждый памятный шрамик. Да и черт с ним с телом, ты готов отдать всю свою бессмертную душу - самую бессмертную и самую прекрасную, которую только можно найти. Все мысли, эмоции, интересы и амбиции уже не принадлежат тебе, потому что их ты тоже готов отдать. Готов вместо стихов и песен посвящать целого человека - целого себя. Ты готов варить кофе по утрам и варенье к зиме. Готов слушать часами хрипловатый голос и смотреть в мокрые соленые глаза. Готов отдавать все свое время и не бояться потерять мнимое "личное пространство", которое на самом-то деле никому не нужно. Готов делить на двоих одеяло, чашку и жизнь. Ты готов просыпаться вместе, засыпая в разных местах.
Так обычно и бывает - ты готов отдать человеку все, что именуется твоим и все, что тебе не принадлежит. Подарить океан любви, который ты из себя выжимаешь по капле. Но так обычно бывает, что человеку это все не нужно. Или нужно, но от кого-то другого. Поэтому ты носишься с этой своей готовностью, как с чемоданом без ручки - выкидывать последнее дело, а отдать некому.

О н не перестал быть любимым от того, что его лицо стало безобразным - его лицо перестало быть самым прекрасным потому, что он больше не любим. Через его тонкую прозрачную кожу я больше не вижу света его горячей души. Огонёк, который подсвечивал его изнутри больше не доступен моему глазу. Свет, который ослеплял меня больше не затмевает взор и вижу я его таким, какой он есть. Впрочем он таким и был, но моя любовь делала его бесспорно безупречным.
А теперь, видя его улыбающегося рядом с ней, я не вижу ничего, что было так любимо. Она отбрасывает тень на это светлое пятно и на нем проступают все трещинки, все сколы и царапины.
Все то, что делало его идеальным было не в нем, а во мне.
И сегодня я не смотрела на него так, как смотрела раньше - щенячьими глазами полными нежности и тоски.
Он перестал быть прекрасным, когда полюбил ее.