второсортная эра

Фотографии старинные,
позы напряженные,
немного театральные,
всегда монументальные.
Шелка, уборы дивные,
меха и лица юные,
прекрасные, надменные,
давно уже умершие.
И судьбы предрешенные.
На вас смотрю я пристально
и знаю, что вас ждет.
Вкусили труд и славу,
и деньги, и удачу,
и горестей отраву.
И знали цену плачу.
На сцене жили ярко,
а в жизни - как придется…
Кричали вам галёрки,
от взглядов было жарко…
Потом вас забывали,
как от свечей огарки…
Вы долго умирали,
и всё перебирали
себя в уборах дивных,
в шелках и горностаях,
в фальшивых бриллиантах.
Вот так, как я сейчас…
О чем вы вспоминали,
о чем вы сожалели,
чего сказать не смели -
не знает уж никто.
О, как люблю вас, бедных,
счастливых и несчастных,
оставивших навеки
шуршащие слова…
Вас нет. Но память
о вас еще жива…
Жива…Жива…Жива.

слепой сказал: "Посмотрим".

Иные существуют.
Мне повезло. Живу.

Дым табачный воздух выел.
Комната -
глава в крученыховском аде.
Вспомни -
за этим окном
впервые
руки твои, исступленный, гладил.
Сегодня сидишь вот,
сердце в железе.
День еще -
выгонишь,
можешь быть, изругав.
В мутной передней долго не влезет
сломанная дрожью рука в рукав.
Выбегу,
тело в улицу брошу я.
Дикий,
обезумлюсь,
отчаяньем иссечась.
Не надо этого,
дорогая,
хорошая,
дай простимся сейчас.
Все равно
любовь моя -
тяжкая гиря ведь -
висит на тебе,
куда ни бежала б.
Дай в последнем крике выреветь
горечь обиженных жалоб.
Если быка трудом уморят -
он уйдет,
разляжется в холодных водах.
Кроме любви твоей,
мне
нету моря,
а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.
Захочет покоя уставший слон -
царственный ляжет в опожаренном песке.
Кроме любви твоей,
мне
нету солнца,
а я и не знаю, где ты и с кем.
Если б так поэта измучила,
он
любимую на деньги б и славу выменял,
а мне
ни один не радостен звон,
кроме звона твоего любимого имени.
И в пролет не брошусь,
и не выпью яда,
и курок не смогу над виском нажать.
Надо мною,
кроме твоего взгляда,
не властно лезвие ни одного ножа.
Завтра забудешь,
что тебя короновал,
что душу цветущую любовью выжег,
и суетных дней взметенный карнавал
растреплет страницы моих книжек…
Слов моих сухие листья ли
заставят остановиться,
жадно дыша?

Дай хоть
последней нежностью выстелить
твой уходящий шаг.

Владимир Маяковский
26 мая 1916, Петроград