I LOVE THE WAY YOU LIE!
Hi, I wanna love you!
Hi, I wanna love you!
ну да.
все так и заканчивается.
не хочу на улицу, ничего не хочу.
ненавижу солнце зимой, бляяя.
Что же случилось с рыцарями? Неужели они существуют только в фильмах 80-х? Я хочу, чтобы Джон Кьюсак стоял с магнитофоном у меня под окном, я хочу прокатиться на газонокосилке с Патриком Демпси, я хочу, чтобы Джейк из «16 свечек» ждал меня у выхода из церкви, я хочу, чтобы Джадд Нельсон поднял кулак, осознав, что получил меня. Я хочу, чтоб хотя бы раз моя жизнь была похожа на фильм 80-х, желательно с музыкальными вставками. Просто так. Без причины.
Актер, 36 лет, Нью-Йорк
Ненавижу интервью. В отличие от кино, они показывают тебя таким, какой ты есть.
Я живу в мире, где нужно постоянно напоминать о себе. Типа, мелькать перед глазами и все такое. Делать хоть что-то. Жать руки и позировать. Я уверен, что у всяких суперзвезд, да и у мелочовки тоже, есть настоящий график: сколько раз в месяц нужно продемонстрировать себя, сколько раз — устроить небольшой скандал, сколько раз — принять участие в какой-нибудь благотворительной акции. Пропустил хоть однажды — все, считай ты в жопе. Уже через месяц, услышав твою фамилию, люди будут говорить: «Да? А кто это?», а через год — и то, если тебе очень повезет — ты найдешь лишь одного чувака, который скажет что-то типа: «Хоакин Феникс? Что-то очень знакомое. Это тот, который умер пару лет назад, да?»
В свое время я придумал так много шуток насчет своего имени, что сегодня не могу вспомнить ни одной.
Я никогда не настаиваю на том, чтобы девушки правильно произносили мое имя. Я всегда говорю им: зовите меня Котик.
Помню, в какой-то момент, в детстве, я здорово разочаровался в католицизме. У меня была девчонка-католичка, но, вопреки всем католическим заповедям, она почему-то совершенно не спешила делиться любовью с ближним.
Я точно знаю, что мне рано жениться. Я все еще не могу устоять перед женской красотой.
Однажды, когда мне было очень плохо, один чувак посоветовал: «Слушай, отправляйся в бар, напейся, а потом трахни какую-нибудь девчонку». Я сделал все, как он сказал, но легче мне не стало. Кажется, это все же не мой путь.
Не стоит отправляться на свидание, если тебя никто не ждет.
Я нормально отношусь к эротическим сценам. Типа: «Феникс, раздевайся». — «Сейчас». Но вот что я ненавижу, так это когда чуваки из съемочной группы начинают давать какие-то советы и подбадривать тебя идиотскими шутками.
Я не особо разбираюсь в таких штуках, как метафоры и аналогии. Если честно, я просто не вижу между ними разницы.
Стать актером — это как выйти во двор вместе с отцом и впервые сесть на велосипед. Вначале ты страшно ссышь. Ты представляешь себе, как падаешь и летишь через руль, ломая ребра. Но все же ты не падаешь, и не падаешь ты только потому, что единственная сила, которая не дает тебе упасть — это твой отец, который бежит рядом с велосипедом, придерживая его за сиденье. «Сынок, ты почти сделал это», — говорит он. А потом вдруг ты начинаешь что-то понимать и, типа, говоришь: «Пап? Ты все еще здесь? Отпусти, я сам».
Я плохой актер. Я ничего не знаю про Шекспира.
Я всегда делаю то, от чего меня прет сейчас, сегодня, в этот час, в эту минуту. Захочу, и это будет 80-миллионная комедия про полицейских — мне плевать. Захочу — и это будет совершенно дикое независимое кино. Никогда не хотел иметь четкого жизненного плана.
Ненавижу говорить о моих фильмах. Почему вы считаете, что я знаю, о чем они?
Я всегда испытываю что-то вроде раздражения по поводу своей последней работы — какой бы она ни была. Именно поэтому я продолжаю и продолжаю сниматься в новых фильмах. Просто пытаюсь исправиться, вот и все.
Быть в телевизоре всегда лучше, чем сидеть перед ним.
Создание кино — это искусство манипулирования. Ты манипулируешь погодой и создаешь дождь, когда он тебе нужен. Ты манипулируешь актерами, и сам, как актер, манипулируешь своими чувствами — чтобы они совпали с теми, которые, как тебе кажется, есть у твоего персонажа.
Иногда мне кажется, что меня приглашают на роль только потому, что все остальные актеры заняты где-то еще.
Моя жизнь — это какая-то сплошная гребаная шутка.
Любой человек считает себя нормальным, пока кто-то, у кого есть авторитет и диплом, не скажет ему, что он псих. Плохо лишь то, что не все прислушиваются.
Не понимаю людей, которые могут есть во время выпуска новостей.
Я почти уверен в том, что за секунду до смерти сидящий на диете человек думает: «Черт, и почему 17 лет назад я отказался от пончиков с черникой?»
Вот уже больше года я пытаюсь бросить курить. Я даже ходил к гипнотизеру. Помню, как я пришел к нему, как мы сели в кресла, как начали говорить. А потом — часа через два — я очнулся и увидел, что гипнотизера уже нет в комнате. Но там была его жена. И я, типа: «Боже, я, кажется, задремал! Мы так и не поговорили с доктором!» А она говорит: «Не беспокойтесь. Вы достаточно пообщались». Я вылетел оттуда пулей, сразу купил пачку сигарет и начал курить одну за другой. Представляю, что я там ему наговорил.
Когда я думаю, я всегда тереблю волосы. Ничего не могу с этим поделать, и — если честно — я бы не хотел, чтобы об этом знали все. В этом случае слишком легко будет поймать меня на том, что я ни о чем не думаю.
Я вообще не по части того, чтобы превращать чувства в слова.
Знаю, что это прозвучит странно, но я, например, очень люблю бывать в лесу. Я вообще люблю бывать там, где никто не может достать меня по телефону.
В детстве я очень любил теряться.
У меня нет ни малейшего желания говорить о покойном брате (Ривер Феникс — известный актер, погибший от передозировки наркотиков в возрасте 23 лет. — Esquire). Мне не нравится, когда меня сравнивают с ним. Он был невероятным человеком и великим актером. Когда-то мы договорились с ним о том, что будем стареть вместе, но теперь я один, и кажется, больше всего на свете мне нужно поговорить с ним снова. Вот и все. Больше я ничего не могу сказать, точка.
Я хочу оставаться в середине, хочу быть одним из миллионов. Хочу приходить в Центральный парк и спокойно сидеть на лужайке.
К славе тяжело привыкнуть. Проще привыкнуть к хронической болезни.
Чуваки, вы вряд ли добьетесь от меня каких-то истин. Я знаю только то, что настоящий серфер не бывает там, где двухфутовые волны. Настоящему серферу нужны десятифутовые.
Есть у меня одна слабость: отсутствие стремления к совершенству.
Не вижу ничего плохого в том, чтобы отыграть свою роль, по ходу постоянно думая: «Черт, что же будет на обед?»
Я стараюсь держаться подальше от тех, кто относится к себе слишком серьезно.
Кажется, я вспомнил одну шутку про свое имя. В школе какой-то чувак все никак не мог нормально выговорить это — Хоакин. И я сказал ему: «Даже не пытайся. Я и сам-то его не выговариваю».
Настоящий хип-хоп закончился в 1993-м. Будете спорить?
Я не могу поддержать разговор о стейках.
Актер, 38 лет, Голливуд
Я гребаная тридцатилетняя суперзвезда, большая голливудская шишка, любимец всех женщин и некоторых мужчин.
Я вырос в обстановке, где меня никто особо не замечал; я немного занимался спортом, но никогда не был особо здоровым; мой отец крепко пил, я постоянно менял школы и все время чувствовал себя одиноким.
Если бы не Мэтт Деймон, я бы никогда не попал в кино. Когда мы познакомились, мне было восемь. Мэтту было десять. Он жил всего в паре кварталов от меня и так же как я любил баскетбол и кино. Потом, когда Мэтту было шестнадцать, а мне четырнадцать, мы стали часто мотаться в Нью-Йорк на разные прослушивания и собеседования. Нам была нужна работа. Мы хотели быть в кино. Это было удивительное время: билет на «Народный экспресс» (американская авиакомпания, прекратившая свою деятельность в 1987 году. — Esquire) стоил всего двадцатку, и на борту можно было курить. Так что, садясь в самолет, мы всегда курили не останавливаясь. Мы были уверены, что нам нужно срочно становиться взрослыми.
Если я когда-нибудь проснусь в дешевом отеле в постели с мертвой проституткой, Мэтт будет первым, кому я позвоню.
Обо мне ходили разные слухи. Одни говорили, что я встречаюсь с Калистой Флокхарт (американская актриса. — Esquire), другие говорили, что я встречаюсь с Памелой Андерсон, а третьи — что с Мэттом Деймоном. Все, что мне оставалось, — это стараться не комментировать ни первое, ни второе, ни третье.
Если бы я был пидором, то первым, с кем бы я переспал, стал бы Кевин Смит (американский режиссер. — Esquire) — всему, чему я научился, я научился у него. На второе место я бы, пожалуй, поставил бы Леонардо Ди Каприо — и то лишь за длинные волосы, которые он отпустил, снимаясь в «Человеке в железной маске».
Я всегда публично заявлял, что не в восторге от такой вещи, как брак. Хочу сразу предупредить всех геев: эй, пидоры, не воспринимайте это как сигнал и держитесь от меня подальше.
Жизнь ништяк. Счастлив ли я? Типа того. У меня есть дочь, и значит, я счастлив.
В моей жизни не так много разочарований. Возможно, я сталкивался с разочарованием лишь один раз в жизни — когда учился в Вермонтском университете. Я поступил туда только из-за той девчонки, в которую был влюблен и все такое, хотя она даже не училась в этом чертовом университете. Так, ходила в школу неподалеку. А я думал, что если буду учиться поблизости, то рано или поздно у нас что-то получится. Спустя две недели после начала учебы я позвонил ей. Трубку снял какой-то чувак, потом подошла она. «Что это за чувак?» — спросил я. «Он помогает мне делать уроки», — сказала она. «Ну да, — сказал я. — Уроки». И повесил трубку.
Нет ничего хуже, чем быть тринадцатилетним. Ты стесняешься своих родителей, стараешься быть независимым и все такое, а в глубине души ты понимаешь, что не можешь без матери сделать и шагу.
Моя мать — самая мудрая женщина из всех, кого мне довелось встретить. Самым лучшим ее наставлением было: «Но главное, будь верен сам себе». Она всегда считала, что сказавший это Полоний был напрасно оклеветан.
Моя мать впадает в неконтролируемую ярость, когда, бывая в Бостоне, где она живет, я останавливаюсь в отеле. В таких случаях я всегда ей говорю: «Мать, я тебя обожаю, но спать в сыром подвале в спальном мешке — это чересчур. Это унизительно, мать».
В том, чтобы быть бедным и спать не на кровати, а на диване, безусловно, есть что-то великое и романтическое.
Я не из тех чуваков, кто любит женщин на одну ночь. Такое случается, да, но я всегда потом чувствую себя пустым циником. Все, что мне нужно, — это надежда на то, что из этого могут родиться какие-то отношения, пусть даже заранее беспочвенная.
Все думают, что легче всего цеплять девок, если ты снимаешься в кино. Нет, чуваки, легче всего цеплять девок, если ты — президент Соединенных Штатов Америки.
Известность — это всегда сделка с дьяволом. Причем ты расплачиваешься не только душой, но и своей личной жизнью.
Быть знаменитостью — тяжелый труд. Ты даже не можешь так просто выйти из дома. Потому что вокруг ошиваются твои поклонницы. А ты даже не можешь переспать с ними со всеми.
Помню, после вручения Оскара я шел по коридору и нес свою статуэтку где-то на уровне пояса. Никогда в жизни такое огромное количество женщин не спрашивали меня «Ой, а можно потрогать?» Правда, нужно признать, говорили они всего лишь о золоченом болване.
Помню, когда я был ребенком, продавался такой комикс — «Пластичный человек». У этого чувака было фантастически эластичное тело, и его конечности могли становиться такими длинными, какими ему было нужно. В детстве я не слишком задумывался о судьбе этого человека, а когда вырос, стал часто думать о том, что он, должно быть, пользовался безумным успехом у девушек.
Ненавижу всех этих мускулистых, намазанных маслом ублюдков, позирующих в нижнем белье и рассуждающих о том, как плохо быть секс-символом.
Сейчас кино рекламируется всеми доступными способами. Но я совершенно уверен в том, что не все из них хороши: «Эй, чуваки! У меня два сфинктера, и я снял классный фильм!»
Журналы — это говно. Это мерзкий высер, полный отвратительной грязи, порождающей зависть, и делающий ее притягательной. Это вещь, которая будоражит людей лишь для того, чтобы потом они чувствовали апатию и обиду. Журналы — это фантазии ничтожеств, проданные втридорога оболваненной публике.
Я из поколения людей, которые не слишком-то любят голосовать.
Я верю в конкретных людей, а не в политические партии.
Не могу сказать, что я ненавижу Буша. Как-то раз я имел удовольствие и честь встретить президента на гонках «Дайтона 500» и нашел его вполне дружелюбным и неплохим человеком. Мы даже немного поболтали с ним. Ничего похожего на ненависть я не почувствовал. А может, просто не успел.
Все диктаторы, которых я знал, не отличались красотой.
Все, у кого есть хоть миллиграмм мозга, знают, что Саддам никогда не поддерживал отношений с «Аль-Каедой».
Тот, кто демонизирует своего политического оппонента, становится к нему ближе.
Единственное, на что мне не жалко денег, — это образование.
Все, что я делаю, сводится к очень простым вещам: я хожу на работу, стараюсь быть профессионалом, стараюсь никогда не опаздывать и стараюсь всегда держать поводок натянутым.
Наверное, если бы у меня вдруг не задалось с кино, думаю, что я быстро составил бы себе карьеру в садомазохистских клубах.
Что я действительно умею — так это надоедать кому-нибудь.
Я могу сняться в миллиарде фильмов типа «Армагеддона» или «Перл-Харбора». Продюсеры всегда будут утверждать: «Да если мы позовем Бена, это кино взорвет кинотеатры по всей стране». Но никто не позовет меня в комедию. Они позовут Майка Маерса, Адама Сендлера, Эдди Мерфи, Джима Кэрри — или никого не позовут. Черт, а ведь я могу сниматься в комедиях. Я могу быть смешным!
Тот, кто говорит, что в кинобизнесе нет такой вещи, как профессиональная зависть, — сертифицированный лжец.
Уважаю крутых стариков. Если бы Харрисон Форд вдруг решил снять кино, я бы первым бросился покупать билеты.
Я никогда не мечтал работать с Трюффо или кем-то подобным. «Успеть до полуночи» мне всегда нравился больше, чем «Похитители велосипедов». Актером меня сделали «Крепкий орешек» и «Бегущий по лезвию», а не эта европейская чушь.
Я не люблю фильмы про киноиндустрию. Это как сосиска: все хотят ее съесть, но почему кого-то должно интересовать, как она делается?
Когда я сыграл Джорджа Ривза — исполнителя роли Супермена, — я узнал, что он, оказывается, совсем не хотел быть супергероем. Его от них тошнило. Но его агент сказал: «Берись за роль, получи гонорар и обналичь чек». Не очень круто, да? Я тоже снимаюсь ради денег. И мне это не нравится — с одной стороны. С другой стороны, я понимаю, что это не продлится вечно. Вряд ли за меня всегда будут отваливать такие кучи бабла. Значит, здесь и сейчас нужно брать то, что дают. Наверное, я так рассуждаю из-за своего отца: он все время пил, был неудачником и не заработал за жизнь ни копейки. Наверное, я просто не хочу быть таким же. Есть куча пошлых пословиц: куй железо, пока горячо; суши сено, пока солнце. Только ими я и могу себя оправдать.
Ни один из актеров никогда не сможет забыть того времени, когда сидел без работы.
Считайте меня последним человеком, у которого стоит спрашивать совета.
Актер, 75 лет, Москва
Много ерунды происходит от желания людей понравиться. Синдром Хлестакова: хотите видеть меня таким? Пожалуйста! Этаким? Рад стараться!
Существо мужского пола должно обеспечивать прожиточный минимум жене, детям и людям, за которых это существо в ответе. Так, во всяком случае, считали в моей семье в городе Саратове. Вот и всё. 90-е? Ничего страшного тогда не происходило. Я работал: ставил спектакли, зарабатывал деньги за границей. Не переживал, а делал своё дело. Ничего драматического — наоборот даже: в 95-м у меня родился сын Павел.
Я думал: что бы я хотел показать своим сыновьям, какое кино. Точно знаю — «Возвращение» Звягинцева и «В людях». Там дед внуку говорит: «Ты, Лексей, не медаль и висеть тебе у меня на шее нечего. Шёл бы ты, Лексей, в люди». Здорово, да?
Все эти разговоры, что кино убило театр, — чушь собачья. Немыслимая привилегия театра: приходит живой человек — ему предлагают действо, которое разворачивается только один раз, на его глазах. Вышли два актёра, вынесли коврик — и началось. 50 лет назад Михаил Ромм предрек театру смерть — от кинематографа. Прошло 50 лет — никаких сообщающихся сосудов из театра и кино не вышло. Наоборот, кино по-прежнему паразитически употребляет театральных актёров.
Стабильная ситуация в стране — сама собой, искусство — само собой. Да, актерам стало чуть полегче, в литературе — какое-то оживление: братья Пресняковы, Сигарев. Это все ясные, пронзительные голоса, пытающиеся всерьёз рассказывать о времени. Но дело-то не в стабильности вовсе. Виктор Астафьев писал и в советской действительности, и в постсоветской, в первые годы «капитализма с нечеловеческим лицом» — умудряясь сохранять достоинство и в те, и в иные эпохи. Так всегда бывает, когда пишешь, думаешь вглубь.
Не надо бояться быть глупым, смешным, нелепым. Человек так устроен, что в нем масса интересного чаще всего остается за кругом нашего внимания. Мы идем по первому слою.
Русское телевидение — дремучее. Стоянов и Олейников — мне симпатичны. Толстая со Смирновой — пища для моего ума, не всегда, правда, вызывающая одинаковый аппетит. Но лучшее — спортивные передачи. Особенно когда «Спартак» играет и когда красивые русские девочки выигрывают у разных девочек иностранных — смотрю взахлёб. Но меня это телевидение не пугает: у меня же пульт есть! Пошли вон, дураки паршивые.
От чего мне смешно сегодня? Во все времена смешно — от одного и того же: несовершенства человека. И в этом смысле нет разницы между «Похороните меня за плинтусом» ныне живущего писателя Павла Санаева и — «Мертвыми душами».
Убийственный трюк Жени Евстигнеева, моего друга: в «Оптимистической трагедии» он привязывал на кадык себе бабочку — и бабочка эта гуляла вверх и вниз, довольно зримо для зрителей.
Сегодня нет героев. Это нормально. Что-то я не шибко помню, чтобы французская революция рождала обилие героев. Всё больше тартюфы или какие-либо такие пакостники, дурачки, вроде Журдена. Сейчас наши главные киногерои — это «менты» и подросшие Гарри Потеры из «Ночного дозора». Моими героями были Соколов из «Судьбы человека», да даже мой мальчишка из «Шумного дня», но как-то все они удивительно далеки находились от юридической сферы и, уж тем более, от охраны общественного порядка. Для меня герои — настоящие, не киношные — просто русские интеллигенты: Лихачев, Солженицын.
Время, когда о нас кто-то должен позаботиться, — ушло безвозвратно. Хочешь жить — научись зарабатывать. Ни за что не променяю ни на какую чечевичную похлебку собеса, ни на какой социалистический гарант старости моей — ту свободу, которую получил.
Зрелищность для меня не бранное слово. Да будьте вы семи пядей во лбу и переполнены самыми значительными гуманными идеями, но если театральное действо не зрелищно — не будут вас смотреть. Люди уйдут из зрительного зала, невзирая на дороговизну билетов. Сначала они голосуют рублём, потом — ногами. Психологический театр хорош, когда он зрелищен. Когда он дидактичен — не проще ли организовать театр комнатный или квартирный? Был такой замечательный сотрудник во МХАТе Григорий Кристи. Он жил с братом у Пушкинской площади, и у них в огромной квартире был театр. Я периодически бывал в этом интеллигентнейшем доме и — скучнейшем театре. Как говорится, минуй нас пуще всех печалей.
Талант — единственное, что меня может тронуть. Читаю Кутзее — это меня трогает. И еще — человек со странной фамилией Алексей Иванов, пишущий о Соединённых Штатах Зауральской республики. Талант — он означает и учёт времени, стоящего на дворе. Но только не в смысле конъюктуры — а в том, что идеал, как утверждают культурологи, меняется каждые семь лет.
Актёр, адекватно воспринимающий окружающий мир, то есть адекватно оценивающий предлагаемые обстоятельства — сила невиданная. Мои учителя говорили: от существа к существу о существе по существу. Сочетания такого рода в театре встречаются всё реже и реже: всё более как-то получается не по существу. Слова естественно произносимые, но не более того, за которые платит довольно большие деньги кинематограф и, особенно, телевидение, в театре для меня — цены не имеют.
В эпоху Хрущева среди сельскохозяйственной техники был такой широкозахватный плуг. Современная мультипликация — она как этот плуг: широкозахватна. Скачков никаких пока не видно, зато воспроизводит себя неплохо.
Сын был маленьким — прихожу поздно, он ждет меня и говорит: «Ты подними меня верх». Делает паузу и добавляет: «Неожиданно».
Семья Радуги — группа людей, в которой нет иерархии. Они называют себя «крупнейшей не-организацией не-участников в мире» и в качестве своей цели провозглашают достижение мира и любви на всей земле. Единственная форма правления — групповой совет, в котором могут участвовать все желающие. С 1972 года в первую неделю июля Семья Радуги проводит Встречи, на которые приглашаются все, кто хочет мирно провести время. Участники Встреч молятся, медитируют или просто наслаждаются тишиной.
Сэл, 20 летВ штате Техас есть предписание на мой арест. Безумная штука — эта кочевая жизнь.
Арианна, 19 летЯ езжу на большом коричневом школьном автобусе, но он сломался, и нам пришлось добираться автостопом.
Чтобы искренне молиться, надо поститься 6 дней. Сейчас у меня 3-й день, и я питаюсь только энергией тех, кто рядом.
Спит, 18 летОбщество выдает нам лицензию на то, чтобы мы стали отморозками, а здесь нас принимают в семью.
Мы пропустили несколько собраний, когда наш отчим умер и наша собака убежала.
Родители должны понять: бывает так, что ваши дети душой старше вас. Вот почему я сбежала из дома.
На Встречах приветствуются люди всех рас и вероисповеданий и любого социального статуса. На огромной поляне ставится множество палаток, всем предоставляется кров. Так как мероприятие принципиально не коммерческое, денежных отношений на Встречах не существует, единственное исключение — сбор денег на еду. Участники встречи становятся в круг и каждый желающий кладет какую-то сумму в «Шляпу волшебника». Впрочем, те, у кого денег нет, могут рассчитывать на обед, как и все остальные. Всю неделю в лагере проводятся мастер-классы, огненные шоу, массовые языческие свадьбы, занятия танцами и йогой. Центральное событие каждый Встречи — всеобщий «Молебен за мир». Все становятся в круг, берутся за руки и молятся за торжество мира во всем мире.
Обычно встречи проходят в лесу. Приезжают все желающие — хиппи, поклонники йоги, любители природы, уставшие от размеренной жизни клерки. Довольно часто на Встречи приходят беспризорники. Привлеченные бесплатной кормежкой и ночлегом, а также полной свободой от каких-либо обязательств.
Это хорошие люди, ребята, которые способны на всякие жуткие вещи, но сделали выбор в сторону добра.
О себе я мог бы сказать, что я проходимец. Ну, что-то вроде бомжа или бродяги.
Заключенный тюрьмы Сан-Мигель машет чилийским флагом, Сантьяго, Чили. В пожаре, случившемся в этой тюрьме 8 декабря, погиб 81 заключенный. 14 человек получили ранения.
1. «Вечно люди тебе всё портят.»
«Будь у человека хоть миллион лет в распоряжении, все равно ему не стереть всю похабщину со всех стен на свете. Невозможное дело.»
«Признак незрелости человека - то, что он хочет благородно умереть за правое дело, а признак зрелости - то, что он хочет смиренно жить ради правого дела»
«Пропасть, в которую ты летишь -- ужасная пропасть, опасная. Тот, кто в нее падает, никогда не почувствует дна. Он падает, падает без конца. Это бывает с людьми, которые в какой-то момент своей жизни стали искать то, чего им не может дать их привычное окружение. Вернее, они думали, что в привычном окружении они ничего для себя найти не могут. И они перестали искать. Перестали искать, даже не делая попытки что-нибудь найти»
«Я рад, что изобрели атомную бомбу. Если когда-нибудь начнется война, я усядусь прямо на эту бомбу. Добровольно сяду»
«Если взять десять человек из тех, кто смотрит липовую картину и ревет в три ручья, так поручиться можно, что из них девять окажутся в душе самыми прожженными сволочами»
«Я как начну врать, так часами не могу остановиться. Буквально часами»
«Оттого что человек умер, его нельзя перестать любить, черт побери, особенно если он был лучше всех живых, понимаешь?»
«Они до того в себя влюблены, что считают, что и ты безумно влюблен в них»
«Откуда человеку заранее знать, что он будет делать? Ничего нельзя знать заранее!»
«Чертовы деньги. Вечно из-за них расстраиваешься.»
«Есть люди, которых нельзя обманывать, хоть они того и стоят.»
«Глупо внушать новые мысли человеку, когда ему скоро стукнет сто лет.»
«Все дело в том, что трудно жить в одной комнате с человеком, если твои чемоданы настолько лучше, чем его, если у тебя по настоящему отличные чемоданы, а у него нет. Вы, наверно, скажете, что если человек умен и у него есть чувство юмора, так ему наплевать. Оттого я и поселился с этой тупой скотиной, со Стрэдлейтером. По крайней мере у него чемоданы были не хуже моих.»
да не кончать, а заканчивать.
сегодня, а что сегодня.
не буду быдлом и не скажу что школу я ненавижу, ненавижу я школоту, хотя сама такая. много людей пишет про них, но самое противное это пятый. со мной каждый день благодаря малышне происходит (извините) пиздец. То они мои туфли раскидывают, просто тупым девушкам мама еще не разрешает ходить на каблуках. и мальчики, дада именно мальчики. У меня в школе всего один седьмой класс, но они извините меня еще раз, но они мини-отбросы.
АААААААААААААААААААААААААААААААААА
Несмотря на то, что изначально разработчики представляли свой проект как социальную сеть для студентов, на сегодняшний день основную массу боевых хомячков ресурса составляет именно школота. Опытный анонимус легко определяет школьника по следующим признакам:
мне так иногда хочется сказать им всем просто идите нахуй!
зачем вы мне все сдались.
гризите меня, грузите.
я вообще пофигистка, мне не пофиг только на мою бывшую школу, на всех остальных мне ср*ать!
уж, извините меня, что я так рьяно пишу про свою ненависть.
вот только меня бесят др в макдаке и в киномаксе.
надо выростать из своих пеленок, надо расти.
вы меня не сделаете такой же, моя пошлость сильнее вашей приличности и вежливости.
захочу кого-то голым сфоткать, сфоткаю. поцеловаться с кем-то наспор, да, без б!
вот только верните меня обратно, и я готова буду слушать все, но сейчас для меня каждый день как каторга. с 9:00 до 19:00 в школе, потом дорога домой, если кто-то и намерен терпеть это до 11-го класса, то терпите, флаг вам в жопу.
я нет.
ДОСТАЛИ!!
я начала ненавидить
вот дура!
но я все равно буду.
до нового года.
а потом все будет хорошо.
эмммм…
нет.
никогда.
еще год.
больше не останусь здесь.
нееееееееет.
Самые популярные посты