STAY STRONG

Мы же книги глотали, пьянея от строк.

- Я подарила Джошу Хатчерсону черепашку, когда работала с ним. Надеюсь, что она все еще у него.

- Она подарила мне черепашку на мой тринадцатый день рождения.
- Черепашка еще жива?

P.S. по-моему уже нет :D

Я СКУЧАЮ ПО ТЭЙТУ!

« Иногда последний человек на земле, с которым ты хочешь быть - это человек, без которого ты быть не можешь . »

Внутри себя все мы одного возраста.

Люди, созданные друг для друга, никогда не живут в одном городе.

Он ушел сразу после ужина.
Нежно, по-отцовски взял мою голову в свои руки, прижался губами к моему горящему лбу. Попросил больше ни с кем не спать.
- Не буду.
- Дождиьс меня.
- Только не обмани опять.
- Не обману. Я обещаю.
Провел большим пальцем по моей щеке, заглянул в глаза с такой вселяющей надежду любовью, что в этот самый момент, в эту тысячную секунды, я бы отдала душу, чтобы только земля остановилась, навсегда остановилась.
Уже в следующее мгновение дверь предательски хлопнула.
Я дождусь.

Мне было неполных семнадцать, ему - двадцать четыре. Эти семь лет разницы казались мне еще одним фактором, среди прочих, сближающим нас.
У меня нет отца, то есть он есть, он жив и здравствует. Но как отца его для меня не было и никогда не будет, он живет с другой семьей, оставаясь в официальном браке с моей многострадальной матушкой. Во всех детских отношениях с мальчиками (детских, потому что последний мой роман, который можно было назвать юношеским, с треском провалился, так до сих пор и не завершившись) я была за рулем. В глубине души ранимая и невероятно уязвимая, я сама все брала в свои урки, видимо, боясь оголить свою уязвимость.
Он не позволил мне занять место водителя. Мне казалось, будто мы несемся по пустынной трассе где-нибудь в горах. Редкие минуты езда наша спокойна и приятна. Чаще я бунтую, мешаю ему управлять нашей гоночной, отвлекаю от дороги, бью зеркала.
Иногда машина начинает рисовать зигзаги истерики на раскабаленном асфальте бесконечного подъема. Каждую секунду мы на волоске, одно неверное движение - и полетим в пропасть. Хорошо понимая это, я все равно настойчиво всячески провоцирую его на крутые повороты и резкие торможения.
Он с руганью выходит из машины, хлопает дверью, швыряет камни в зияющую бездну и кричит, срывая голос, сгибаясь в спине, кричит, просто кричит, чтобы только не повышать голос на меня, чтобы кричать не в мою сторону.
А у меня кровь хлещет носом, слезы океанами, глаза болят, руки трясутся. Я подхожу и обнимаю его со спины и чувствую, как содрогается все его тело.
- Ну-ну, не кричи, милый мой, успокойся, я виновата, прости, прости…
И действительно, ощущение вины, понимание всей глупости моих истерик пожирает меня, но я не могу подавить в себе это, чувство несправедливости колит меня, его чувства, в подлинности которых никогда я не буду уверена, изматывают меня, губят и спасают от себя самой.
Иногда он кладет свои руки на мои, и мы стоим так с час, я плачу, он - молчит. Иногда он целует мои урки, мое лицо, собирает дрожащими, чуть потрескавшимися бледновато-розовыми губами слезы, что уже высыхают. Но порой он вырывается, схватив меня за руку чуть выше локтя, ведет в машину и сажает, нет, кидает на заднее сиденье.
Доезжая до ближайшего мотеля, в таких случаях он высаживает меня и, не сказав ни слова, уезжает..

Последний раз было именно так. Он приехал из ненавистной мне столицы, сам собрал мои вещи и увез меня в Цюрих, где я с того дня ровно полгода жила, каждый день ожидая от него вестей. Сегодня он приехал утром, до того, как я проснулась. Весь день мы провели вместе, но мало говорили. Я целовала его руки, стараясь запомнить узоры подушечек его пальцев, я водила носом по его волосам, улавливая их запах, я кусала его улыбающиеся губы, впиваясь в маленькие ранки, я царапала его спину, глотая его горячие выдохи, я прижималась к нему всем телом, чтобы любовью своей пробить его каменное сердце, чтобы наполнить его грудную клетку живительным теплом, что будет греть его те долгие дни, месяцы, годы и десятилетия, на которые он снова покинул меня.
Я дождусь.

Сой Аямэ

И ВСПЫХНЕТ ПЛАМЯ

– Вчерашнее платье было великолепно, – произношу я.
Великолепно до безрассудства. И он это понимает.
– Вот я и подумал: тебе понравится, – отвечает он с натянутой улыбкой.
Мы садимся, как в прошлом году, и держимся за руки. А потом раздается голос, приказывающий мне готовиться к подъему. Стилист подводит меня к металлическому диску, аккуратно застегивает молнию под горло.
– Помни, девушка из огня, – шепчет он, – я и теперь готов на тебя поставить.
Потом наклоняется, быстро целует в лоб и отступает. Сверху плавно опускается прозрачный цилиндр. – Спасибо, – говорю я, хотя Цинна вряд ли услышит.
И поднимаю, как он велел, подбородок.

И ВСПЫХНЕТ ПЛАМЯ

– Что же, Китнисс, сегодня выдался очень волнительный вечер для всех. Может, ты хочешь сказать нам несколько слов?
И я начинаю дрожащим голосом:
– Только одно: мне жаль, что ты так и не попадешь на мою свадьбу… Хорошо, хоть успею покрасоваться в белом платье. Правда ведь… правда, оно красивое?
Даже не глядя на Цинну, я понимаю: пора. И медленно поворачиваюсь, поднимая руки над головой.
В толпе раздаются громкие вскрики. Что это – восхищение? Я так великолепна? И тут меня что-то обволакивает. Серый дым. От огня. Нет больше веселых мерцающих язычков, какие тянулись за мной во время прошлой поездки на колеснице, – вместо них нечто куда более настоящее пожирает мой белый наряд. Я в ужасе: дымовая завеса густеет. В воздухе кружатся обгорелые лоскутки, жемчуг раскатывается по сцене. Остановиться – страшно. По крайней мере, жареной плотью не пахнет, да и Цинна отлично знает свое дело. Так что я продолжаю крутиться, еще и еще. Потом, задохнувшись, на долю мгновения исчезаю в облаке пламени – и вот уже все погасло. Медленно замираю на месте, Интересно, я теперь голая? И для чего стилисту понадобилось поджигать мое платье?
Нет, не голая. На мне – точная копия сгоревшего свадебного наряда, только угольно-черная и сшитая из тончайших перьев. В изумлении поднимаю руки над головой… и внезапно вижу себя на экране. На длинных, струящихся рукавах остались белые клочья. Или вернее сказать, на крыльях.
Цинна превратил меня в сойку-пересмешницу.

Ночью вьюга стучится в дверь,
Белизной застилая
Сумрак сводчатого окна,
Задыхаясь от лая,
Распалясь, точно зверь:
" Выходи, выходи! "
Я привычного зова почти не слышу,
Ночь за окнами слишком темна,
Сколько нас?
Двое взрослых, спящий ребенок,
И огонь в очаге почти угас,
И ты зябнешь спросонок,
Хлопья снега кружат на ветру,
И сарай засыпан по крышу,
А в груди
От немолчного дикого гуда
Притаился страх, что к утру
Нам не выйти отсюда.

Я скучаю по Стелене.

Я не вижу ничего ненормального в одиночестве. Мне хорошо одному. Люди сильно преувеличивают значение их любви. Она не всегда так важна. То же относится к жизни — ее значение люди тоже преувеличивают.

Andy Warhol