Когда хочешь сказать о чем-то важном, то все слова сразу кажутся какими-то ущербными и неспособными передать все твои мысли…
Но когда все-таки с трудом у тебя получается собрать воедино всех тараканов в голове, а тебя просят немного подождать, ты понимаешь, что, наверное, говорить уже ничего и не надо.
люди вообще существа странные.
вроде и предки у них одинаковые, и похожи между собой-то… но в то же время разные ! даже считают по-разному, что там говорить о вкусах и взглядах на жизнь.
вот, например, у кого-то три дня это три дня, а у кого-то три дня это семь дней
Мам, я хочу уехать отсюда в Питер.
Там, говорят, дышится очень просто, нет никаких вопросов, ответов на них, серьезно. Я буду ходить одна на Васильевский остров. Это будет моим лекарством от прошлого, можно?
Мам, ты же видишь как мне здесь не живется. Так много пьется и пишется, но ни капельки не смеется.
dholl 
hachiyuki 
meago 
yuumei 
akirakirai 
если бы можно было переставать дышать
в те моменты, когда у меня скукоживается душа,
когда ты говоришь мне: мне больно, мне горько, мне…
мой мертвый корабль переворачивается на дне
в своем нервном, неровном, утопленническом сне.
не говори с ней, пожалуйста,
никогда
никогда
никогда
обо мне.
мы-свободные, осторожные, подбираем пароли сложные,
мы скрываем улыбки детские, сочиняем причины веские,
для того, что б звонить по случаю, после проволоку вить колючую,
и ночами читать отчаянно, что вчера сочинила нечаянно.
и молчать, что б никто не понял, что душе не найти покоя,
что прохожий в такой же куртке заставляет рыдать в переулке.
чтоб никто никогда не видел-как, проснувшись не в лучшем виде,
и пролив по столу эспрессо, ты садишься в большое кресло,
опустив от бессилья руки, замечаешь-затихли звуки.
завернувшись в тепло одеяла, признаешься, что просто устала.
и какой-то безвкусный завтрак, и по кухне ментола запах
выдыхая, начнешь сначала, позвонив и сказав, что скучала.
этот мир подлежит расстрелу, и мурашки бегут по телу.
ничего не бывает дороже, чем услышать из трубки: я тоже.
как на всех фотографиях получается мой брат:
и я:
Я люблю тебя до немогу.
Боль равна косинусу угла падения.
Мы - это когда один поцелуй в ключицу больнее удара.
" На улице, чай, не Франция" - и Бродский, как всегда, прав. На улице - кофе и Питер, терпи. Там выныривают из метро красивые и далекие, берут друг друга губами за губы, губами за пальцы, смеющиеся, милые, цветные, а ты только и можешь стоять с ними рядом, беспомощно улыбаться - у тебя нет таких губ, таких трехкомнатных квартир. И сердце-то у тебя всё в пломбах, в пломбах, и руки в тромбах, и жизнь в траблах. Забитое наглухо детство… короче, давай короче, и в одной комнате можно быть одинокими, и долго падать в пробелы электронного письма, как в снег, и ночью всегда кажется, что не услышат, забьем на этот межладонный проём, пойдем на красный, поговорим по дороге самыми затасканными на свете (на лене и кате) словами. Ни обнять, ни ударить… внешность у тебя в нежность, а я, как дурак, вцепилась тебе в куртку и стою, молчу, привыкнув, что все разговоры доходят до переломов. Останься, а то я совсем остыну. Жалобно поскулю в спину автобуса, развернусь и поеду на залив заливать горе. Пять минут, за которые можно спятить… и потом дни, недели не для меня, но только возвращайся, как нарочно накрапывает боль, стонут движения, до жжения пробки по утрам раздражают, слышим, как нас ничего больше не связывает: ни голосовые связки, ни бинты, ни килобайты.
Облезлое метро не налезает на город, не может без паники пьянок и бьющих ног, а мы все просим, чтобы с нами поговорили, просим в телефон людей, которые молчат… окончательно так, до нервных окончаний, безнадежно, насовсем. Мама, я не знаю, откуда бывает так грустно посреди переполненного проспекта, зачем так орет в уши ветер, и как взять и заткнуться.
" На улице, чай, не Франция" - и Бродский, как всегда, прав. На улице - кофе и Питер, терпи. Впалые щеки подушек, выпирающие ребра батареи, арки домов? как красиво очерченные брови. Я не блюю стихами, я ими люблю.
Мы - это когда один поцелуй в ключицу больнее удара…
со школьными друзьями нужно уметь прощаться вместе со школой.
приятели из интернета должны оставаться в интернете, и не приведи господь их оттуда выковыривать.
всему своё время, своё место и свой срок годности.
первая любовь - она как первые штаны - поносил, порадовался, вырос и выбросил. хранить их потом годами на антресолях, тешась надеждой когда-нибудь еще втиснуть в них свой зад - наивно и глупо.
жадные до отношений люди всю жизнь копят этот багаж из греющих душу воспоминаний, протухших дружб, реализованных и нереализованных чувств, окружая себя горами эмоционального мусора.
хотя ведь всё проще простого, тут как с гардеробом - если ты не надевал какую-то шмотку в течении года, вероятность, что наденешь через два-три - мизерна. выбрасывай смело, освобождай место новому.
если возникла необходимость сделать "перерыв в общении", "отдохнуть друг от друга", значит всё - кто-то из кого-то вырос, самое время сказать "всё было круто, чувак, спасибо. удачи тебе", попрощаться и разбежаться.
потерять друга невозможно, а вот потребность в нем - запросто. это естественный процесс взросления.
Они все равно уйдут, даже если ты обрушишься на пол и будешь рыдать, хватая их за полы пальто. Сядут на корточки, погладят по затылку, а потом все равно уйдут. И ты опять останешься одна и будешь строить свои игрушечные вавилоны, прокладывать железные дороги и рыть каналы - ты прекрасно знаешь, что все всегда могла и без них, и именно это, кажется, и губит тебя.
Они уйдут, и никогда не узнают, что каждый раз, когда они кладут трубку, ты продолжаешь разговаривать с ними - убеждать, спорить, шутить, мучительно подбирать слова. Что каждый раз, когда они исчезают в метро, бликуя стеклянной дверью на прощанье, ты уносишь с собой в кармане тепло их ладони - и быстро бежишь, чтобы донести, не растерять. И не говоришь ни с кем, чтобы продлить вкус поцелуя на губах - если тебя удостоили поцелуем. Если не удостоили - унести бы в волосах хотя бы запах. Звук голоса. Снежинку, уснувшую на ресницах. Больше и не нужно ничего.
Они все равно уйдут.
А ты будешь мечтать поставить счетчик себе в голову - чтобы считать, сколько раз за день ты вспоминаешь о них, приходя в ужас от мысли, что уж никак не меньше тысячи. И плакать перестанешь - а от имени все равно будешь вздрагивать. И еще долго первым, рефлекторным импульсом при прочтении/просмотре чего-нибудь стоящего, будет: “Надо ему показать.”
Они уйдут.
А если не захотят уйти сами - ты от них уйдешь. Чтобы не длить ощущение страха. Чтобы не копить воспоминаний, от которых перестанешь спать, когда они уйдут. Ведь самое страшное - это помнить хорошее: оно прошло, и никогда не вернется.
А чего ты хотела. Ты все знала заранее.
Чтобы не ждать. Чтобы не вырабатывать привычку.
Они же все равно уйдут, и единственным, что будет напоминать о мужчинах в твоей жизни, останется любимая мужская рубаха, длинная, до середины бедра - можно ходить по дому без шортов, в одних носках.
И на том спасибо.
Да, да, это можно даже не повторять себе перед зеркалом, все реплики заучены наизусть еще пару лет назад - без них лучше, спокойнее, тише, яснее думается, работается, спится и пишется. Без них непринужденно сдаются сессии на отлично, быстро читаются хорошие книги и экономно тратятся деньги - не для кого строить планы, рвать нервы и выщипывать брови.
И потом - они все равно уйдут.
Ты даже не сможешь на них за это разозлиться.
Ты же всех их, ушедших, по-прежнему целуешь в щечку при встрече и очень радуешься, если узнаешь их в случайных прохожих - и непринужденно так: "Здравствуй, солнце, как ты?" И черта с два им хоть на сотую долю ведомо, сколько тебе стоила эта непринужденность.
Но ты им правда рада. Ибо они ушли - но ты-то осталась, и они остались в тебе.
И такой большой, кажется, сложный механизм жизни - вот моя учеба, в ней столько всего страшно интересного, за день не расскажешь; вот моя работа - ее все больше, я расту, совершенствуюсь, умею то, чему еще месяц назад училась с нуля, участвую в больших и настоящих проектах, пишу все сочнее и отточеннее; вот мои друзья, и все они гениальны, честное слово; вот… Кажется, такая громадина, такая суперсистема - отчего же это все не приносит ни малейшего удовлетворения? Отчего будто отключены вкусовые рецепторы, и все пресно, словно белесая похлебка из “Матрицы”? Где разъединился контактик, который ко всему этому тебя по-настоящему подключал?
И когда кто-то из них появляется - да катись оно все к черту, кому оно сдалось, когда я… когда мы…
Деточка, послушай, они же все равно уйдут.
И уйдут навсегда, а это дольше, чем неделя, месяц и даже год, представляешь?
Будда учил: не привязывайся.
“Вали в монастырь, бэйба” - хихикает твой собственный бог, чеканя ковбойские шаги у тебя в душе. И ты жалеешь, что не можешь запустить в него тапком, не раскроив себе грудной клетки.
Как будто тебе все время показывают кадры новых сногсшибательных фильмов с тобой в главной роли - но в первые десять минут тебя выгоняют из зала, и ты никогда не узнаешь, чем все могло бы закончиться.
Или выходишь из зала сама. В последнее время фильмы стали мучительно повторяться, как навязчивые кошмары.
И герои так неуловимо похожи - какой-то недоуменно-дружелюбной улыбкой при попытке приблизиться к ним. Как будто разговариваешь с человеком сквозь пуленепробиваемое стекло - он внимательно смотрит тебе в глаза, но не слышит ни единого твоего слова.
Что-то, видать, во мне.
Чего-то, видать, не хватает - или слишком много дано.
И ты даже не удивляешься больше, когда они правда уходят - и отрешенно так, кивая - да, я так и знала.
И опять не ошиблась.
Если ты про мать - редко видимся, к радости обоюдной,
Если про работу – то я нашла себе поуютней,
Если про погоду, то город наполнен влагой и темнотой.
Если вдруг про сердце, то есть два друга, они поют мне:
«Я не той, хто тобі потрібен,
Не той,
Не той».
Если ты про моих друзей – то не объяснишь, как.
У того дочурка, у той – сынишка,
С остальными сидим на кухне и пьем винишко,
Шутим новые шутки и много ржем.
Если ты про книжку – то у меня тут случилась книжка.
Можно даже хвастаться тиражом.
Я даю концерты, вот за три месяца три столицы,
И приходят люди, приносят такие лица! –
Я читаю, травлю им всякие небылицы
И народ, по-моему, веселится.
И мне делается так пьяно и хорошо,
Что с тобой хотелось бы поделиться –
Если б ты когда-нибудь да пришел.
Память по твоим словечкам, вещам, подаркам,
Нашим теркам, фоткам, прогулкам, паркам –
Ходит как по горной деревне после обвала.
А у бывшей большой любви, где-то в ноябре
Первенец родился, назвали Марком.
Тут бы я, конечно, вспомнила о тебе,
Если бы когда-нибудь забывала.
Что ты делал? Учил своим параноидальным
Фильмам, фразам, таскал по лучшим своим едальням,
Ставил музыку, был ближайшим, всегдашним, дальним,
Резал сыр тупой стороной ножа.
За три года не-встречи дадут медаль нам.
Правда, руку на сердце положа,
Где-то после плохого дня или двух бутылок
Мне все снится твой кругло выстриженный затылок;
Иногда я думаю, что с тебя
Началась череда всех вот этих холодных и милых
Вежливых, усталых, кривых ухмылок
Мальчиков, что спят со мной, не любя.
Просто ты меня больше не защищаешь.
Вероятно, ты то же самое ощущаешь,
Где-то в самой чертовой глубине –
Хотя дай тебе Бог,
чтоб не.
а я вот сижу на полу и считаю секунды. по-моему, до тысячи насчитал
знаете, я не хочу сказать, что когда мы с ней расстались, я страдал, ебал мозги и бился головой о стены. нет. был вполне солнечный день. конечно, боль ударила тогда по глазам. но когда я выблевал через час себя изнутри, стало намного легче
мне было с ней нормально, тепло. мы иногда ловили солнечных зайчиков, ходили по ж/д вокзалу и фоткали людей. она часто покупала мороженое зимой, а я его отнимал и сам ел. в результате она приходила ко мне, обиженная, что болею я, а не она. мы часто смотрели какие-то советские мультики и смеялись.
и как-то вышло, что песок в часах остановился. стало как-то сыро.тебе надоело со мной сидеть и смотреть старые фильмы, ты вяло фоткала людей. если бы ты могла ставить в себе режим, как в телефоне, ты бы поставила, наверное, "похуй " или "насрать "
перед нашим расставанием мы с тобой остались у меня и курили. ты натянула майку, которая доставала до коленей и ерошила себе волосы, а я был в свитере и трусах. мы сидели на полу и говорили о космосе. ты любила Нептун, а я только кивал головой. докурили, бросили бычки в форточку, кто-то матерился, попало кому-то. похуй
мы укладывались спать. раньше ты ложила ладонь мне на бок просто так. а теперь твои пальцы были под подушкой. и было понятно, что порвалось. вот то самое, что я так любил, порвалось.
сожаление.и легкая горечь.
похуй, я привык к таким потерям
на утро ты собиралась на учёбу, я решил не пойти в универ. я смотрел как ты искала свои колготки, красила губы блеском, подводила глаза. ты мне улыбнулась, и меня затошнило от твоей фальшивой улыбки такого типа "я люблю тебя, только иди нахуй". я повернулся лицом к стене и хотел уснуть
а к вечеру мы расстались. ты меня послала. а я пожал плечами и ушел
теперь твои подружки рассказывают, что "ей плохо и она жалеет". иногда мне приходят от неё письма
я не отвечал. я пил свой чай, носил свой старый любимый свитер, ходил с одной и той же книгой целый месяц и курил по 1 пачке в день.
мне надоело тебе говорить, чтоб ты не присылала свою любовь в картонных коробках. мне надоело говорить тебе, что мне не нужны слова в целлофане. мне не надо твое сожаление
и вот я поговорил с подругой, которая ныла, что ей так мало счастья…
я ебал ваше счастье
я подавился вашим счастьем
я сдох от счастья
Самые популярные посты
