В п#зду.

2010 уходит, заканчивается. Не я плачу, плачут воспоминания, потому что все что было в этом 2010-ом к сердцу приросло.. отрывать больно.

hey-apple :

Cкоро новый год. Возможность оставить в старом году всё то, что можно забыть. Всяческие ссоры, ненужных людеи, неполучившиеся отношения, непрочитанные книги, нерассказанные истории, некупленные вещи, не-, не-, не-. За это я и люблю этот праздник.

Последний день 2010-го года, а мне совсем нехочется прощаться с ним. Бесспорно этот год останется в моей памяти.

слишком много бухаешь, слишком самоуверенна, недостаточно серьезна, недостаточно адекватна, взаимодействие с обществом максимально конформистское. (с.) not important

просто прекрасно.

ты стоишь бреешься в ванной. а тут так жарко. и ты сам себя поторапливаешь.
тут заходит она. сначала ты видишь ее отражение в зеркале.потом чувствуешь ее руки на своих плечах.
может это любовь?

ты написал ей смс, а она не отвечает. и вдруг ты понимаешь, что ты держишь в руках телефон. уже минут 5 держишь в руках телефон.более того. ты не сводишь с него глаз. не сводишь с него глаз уже 5 минут.
может это любовь?

ты стоишь и ждешь ее. а на улице холодно. настолько холодно, насколько может быть в твоем городе.
и ты еще одел весенне - осеннее пальто, потому что, оно идет тебе больше, чем та огромная и дутая куртка.
на тебе не удобные туфли. как ты вообще мог купить, и уж тем более надеть эти туфли сегодня. боде мой!
а в руках может цветы или конфеты или что-то в этом роде.
и ты стоишь ее и ждешь. уже где-то полчаса. и ты думаешь, что за хуйня?
и вдруг ты видишь вдалеке ее.
ты улыбаешься.
может это любовь? задумайся.

у вас было самое обычное свидание.
вы не собирались в клуб или в кино, и тут она приходит в потрясающим в платье, и вообще, вся-такая красивая.
и ты понимаешь, что она одела это платье только для тебя
и ты понимаешь, что она тебя любит.
и ты понимаешь, что это твоя девченка.
и ты понимаешь, что ты ее любишь сильнее, чем ты думаешь
и может это та самая любовь?

ты не спал всю ночь. думал о ней. но эта бессонная ночь не была тяжелой для тебя. наоборот. была сладкая, безмятежная ночь.
и тут звонит будильник. тебе пора в школу. ты удивляешься, что уже утро. и ты открываешь штору, и на секунду тебе кажется, что за окном она. она сидит с внутренней стороны твоего стекла. как голубь.
или в контуре облаков ты увидел ее лицо. на секунду.
ты потом зачем-то рассказал это своему однокласснику на перемене.
он покрутил пальцем у виска и сказал. по юношески сочно, что ты ебанулся и что это бред.
а ты ничего не сказал, но подумал: нет. это не бред. это любовь

ты приехал в большой город. в какую-то москву. и все спешат. а ты такой маленький, медленный, ничтожный. и ты садишься в метро. и ты не знаешь, где нужно тебе перейти на нужную станцию. ты сидишь. слушаешь этот голос: следующая станция - достоевская. смотришь на карту метро и ничего не понимаешь.
и вдруг ты видишь эти глаза. ее глаза. ты подходишь к ней и спрашиваешь про станцию. она улыбается тебе и все объясняет.
на самом деле все так просто.
и ты почти любишь ее
и ты почти любишь этот город.

в это время тотктосверху делает идеальную погоду для вас.и вы идете и держитесь за руки. и двор пустой.двор ваш
и весь мир ваш.
и вот это любовь.
чувствуй, братишка, чувствуй.
дальше почувствовать все это будет тяжелее.
нюхай ее волосы
трогай ее грудь, колени
ощущай тепло ее бедер
держи ее руку
целуй ее шею
запомни ее улыбку. запомни сколько трещинок на ее губах
и какая на вкус ее слюна. запомни, какое у нее дыхание по утрам.
запомни запах вашего совместного пота после ночи любви.
запомни, что ты чувствовал, когда звезды горели только для вас.
если ты будешь это помнить всегда - из тебя не вырастет клерк или менеджер. я говорю не про профессию, а про душу.
помни об этом
ведь, все просто.
нас так мало. а любви так много.
на всех хватит.

слова проще, разговоры короче, эмоции сдержанней. время накладывает свой отпечаток. это неизбежно.

боюсь стать рабом своих чувств к тебе.

ноябрь кончился, а "твоя война" так и не началась. ты проиграл наш спор, как я и ожидала. это было последнее, что нас связывало. ура.

Мысли такие же грязные, как бельё ирландской проститутки.

поняла одну вещь.

лучше всего пить в одиночестве.

и так чтобы не звонить никому, не нести чушь, не выворачивать душу на изнанку, как я привыкла.

теперь пью одна.

ах да.

а еще я безответственная, ленивая тупая пизда.

вот так вот.

сейчас у каждого свои дела/проблемы. каждый из нас живет своей жизнью, больше нет того самого "вместе", разве что изредка алкотайм по субботам. котята, я скучаю по "нам". по прогулкам, песням, пьяному бреду, разговорам до утра, искренности, доверию.

а еще я скучаю по близким, дорогим, почти что родным людям. да, да. я проебала их.

есть такие мысли которые очень четко вырисовываются у тебя в голове, а выразить их не можешь. то ли словарного запаса недостаточно, то ли смущения слишком много, ну или же чувств в горле предостаточно. боишься что они с воздухом вылетят наружу.

your-apple :

стихи записываются черновиками в телефоне, по пьяни,
когда голос срывается от никотина и до одури хочется к маме,
когда в окна первый октябрьский снег, а ты где-то с друзьями,
слушаешь алкогольную чепуху, перебираешь слова в кармане,

сплевываешь бесполезные рифмы на изгаженный туалетный кафель,
когда после пятой рюмки кто-то орет тебе "слушай, хватит",
а ты с красотой проститутки и упорством военной рати,
продолжаешь вливать в себя 40 градусов - чисто на автомате.

начинаешь блевать любовью, неровно скользя по стенке,
разбивая об что-то тяжелое свои пропитую душу и коленки.
в голове голоса размываются, блекнут цвета, теряются все оттенки.
я за каждую строчку плачу собой, а какие ещё расценки?

мерять стаканами водки количество силы и прожитых лет,
после пьянки ползти до дома падать ничком не включая свет.
в черновиках телефона остаются рваные строчки - встречать рассвет.

спи, уставший, замерзший, прокуренный насквозь, несчастный недопоэт.

Предупреждение: некоторые фрагменты текста могут оскорбить чувства читателей, даже особо склонных к романтизму.

Чувствую, что сейчас снова заплачу, стоит только вспомнить эту историю. Но мне очень нужно ее рассказать: есть люди, которым мой пример мог бы сослужить добрую службу. Тогда у меня, по крайней мере, будет иллюзия, что я разрушил самую прелестную в моей жизни любовную историю не вовсе зазря.Все началось с шутки. Помню как вчера. Я ее спросил, может ли она доказать мне свою любовь.
Она ответила, что готова решительно на все. Тут я улыбнулся, и она тоже. Если бы мы только знали!
И конечно, с того дня все пошло наперекосяк. Прежде мы занимались любовью без устали и ни о чем ином не помышляли. Других доказательств любви нам не требовалось. Как выпить стакан воды – только приятнее. И жажда не утихала. Стоило ей на меня поглядеть, и мой живчик просыпался. Она приоткрывала губы – мои тотчас туда приникали; ее язык лизал мои резцы, у него был пряно-клубничный привкус; я запускал пятерню в ее волосы; ее ладонь ныряла мне под рубашку и гладила спину; наше дыхание учащалось; я расстегивал ее черный кружевной лифчик, выпуская на волю соски; у них был вкус карамелек; ее тело было как кондитерская, как магазин самообслуживания, где я не спеша прогуливался, примериваясь, к чему приступить сначала: к влажным трусикам или к грудям (две в одной упаковке); когда мы поддавали жару, нас уже нес поток со своими приливами и отливами, а когда кончали, я орал ее имя; она – мое
Точка с запятой – очень эротичная штука.
Мы были самой что ни на есть влюбленной парочкой. Все оборвалось, лишь только мы решили, что любовь нуждается в доказательствах. Как будто просто заниматься ею было недостаточно.
Начали мы с пустяков. Она просила меня на минуту задержать дыхание. Если мне удавалось, значит, я ее люблю. Ну, это нетрудно. После этого она оставляла меня в покое на несколько дней. Но тут наступал мой черед.
«Если ты меня любишь, подержи палец над огнем и не убирай, пока не скажу».
Она меня любила, точно. Мы очень веселились, обхаживая волдырь на ее указательном пальце. Чего мы не подозревали, так это что суем пальчик в шестерни адской машины, от которой добра не жди.
Теперь каждый поочередно пускал в ход свое воображение. Вслед за цветочками появились и ягодки. Чтобы доказать ей мою любовь, я должен был в порядке перечисления:
– полизать ночной горшок;
– выпить ее пи-пи;
– прочитать до конца роман Клер Шазаль;
– продемонстрировать мошонку во время делового завтрака;
– дать ей сто тысяч франков без права к ней прикоснуться;
– получить от нее пару пощечин при всем честном народе в кафе «Марли» и снести это безропотно;
– десять часов простоять запертым в шкафчике для метел и тряпок;
– прицепить к соскам металлические прищепки-крокодильчики;
– переодеться женщиной и сервировать ужин для ее подруг, пришедших к нам в гости.
Со своей стороны, проверяя, сильно ли она меня любит, я заставил ее:
– съесть на улице собачий помет;
– проходить с жесткой резиной в заду три дня, а в клозет ни-ни;
– посмотреть с начала до конца последний фильм Лелюша;
– без анестезии сделать себе пирсинг между ног;
– сходить со мной на вечерний прием и смотреть, изображая, что все в порядке, как я одну за другой лапаю ее подруг;
– отдаться тому самому псу, чей помет она ела;
– целый день в одном белье простоять привязанной к светофору;
– в свой день рождения вырядиться собакой и встречать лаем каждого гостя;
– явиться со мной в ресторан «Режин» на поводке.
Лиха беда начало: нас охватил охотничий азарт. Но это еще цветочки. Ибо затем по обоюдному согласию было решено, что мы вовлекаем в наши любовно-боевые операции третьих лиц.
Так, в один из дней я привел ее к моим знакомым, склонным к садизму. С завязанными глазами и в наручниках. Перед тем как им позвонить, я освежил в ее памяти правила игры:
«Если попросишь перестать, значит, ты меня больше не любишь».
Но она и так все знала назубок.
Трое моих приятелей начали с разрезания ножницами ее одежды. Один держал ей локти за спиной, а двое других кромсали платье, лифчик и чулки. Она чувствовала прикосновение к коже холодного металла и содрогалась от тревожного ожидания. Когда она осталась голышом, они принялись ее оглаживать везде: грудь, живот, ягодицы, киску, ляжки, затем все трое поимели ее и пальцами, и еще кой-чем, сперва по отдельности, а затем все разом, кто куда; все это у них вышло очень слаженно. После же того, как они все вместе хорошенько позабавились, пришел черед вещей серьезных.
Ее руки привязали над головой к вделанному в стену кольцу. Повязку с глаз сняли, чтобы она могла видеть кнут, хлыст и плетку-семихвостку, затем ноги примотали к стене веревками и снова завязали глаза. Мы хлестали ее вчетвером минут двадцать. К концу этого предприятия было трудно определить, кто больше устал: надрывавшаяся от криков боли и жалобных стенаний жертва или палачи, вымотанные этой поркой. Но она продержалась, а следовательно, продолжала меня любить.
Чтобы отпраздновать все это, мы поставили ей отметину раскаленным железом на правой ягодице.
Затем настала моя очередь. Поскольку я ее любил, мне предстояло выдержать все не дрогнув. Долг платежом красен. Она повела меня на обед к одному своему «бывшему», то есть к типу, которого я заведомо презирал.
В конце обеда она изрекла, глядя ему в глаза: «Любовь моя, я тебя не забыла. – И, кивнув в мою сторону, продолжала: – Этот недоносок никогда не восполнит мне того, что мы некогда с тобой пережили. Вдобавок он такое ничтожество, что будет смотреть, как мы занимаемся любовью, и не пикнет».
И я не двигался с места, пока она седлала моего злейшего врага. Она поцеловала его взасос, поглаживая рукой его член. Он в изумлении уставился на меня. Однако коль скоро я не реагировал, он в конце концов поддался ее натиску, и вскоре она насадила себя на его инструмент. Никогда ни до, ни после я так не страдал. Хотелось умереть на месте. Но я продолжал твердить себе, что эти муки – доказательство моей любви. Когда же они завершили дело обоюдным оргазмом, она обернулась ко мне в изнеможении, истекая потом, и попросила меня удалиться, поскольку им захотелось все начать сначала, но уже без меня. Я разрыдался от ярости и отчаяния. Я умолял ее: «Сжалься, потребуй уж лучше, чтобы я отрезал себе палец, но только не это!»
Она поймала меня на слове. Мой соперник лично отхватил мне первую фалангу левого мизинца. Это было чудовищно, но не так ужасно, как оставлять их наедине. К тому же потерять возможность ковырять в ухе левым мизинцем – не такая уж большая жертва в сравнении с приобретением рогов от такого пошляка.
Но после этого наша любовь потребовала новых, еще более внушительных доказательств.
Я заставил ее переспать со своим приятелем, у которого была положительная реакция на СПИД. Притом без презерватива (во время одной ночной оргии).
Она попросила меня ублажить ее папашу.
Я вывел ее на панель. Дело было на авеню Фош; ее там застукали легавые, а потом изнасиловала целая бригада патрульной службы плюс несколько ошивавшихся рядом бродяг, а я и мизинцем не пошевелил – тем самым, что она мне оттяпала. Она же засунула распятие мне в анус во время мессы на похоронах моей сестры, предварительно приказав трахнуть покойницу.
Я перетрахал всех ее лучших подруг у нее на глазах.
Она заставила меня присутствовать при ее бракосочетании с сыном богатого биржевика.
Я запер ее в погребе, где кишели крысы и крупные пауки.
Не умолчу и о самом паскудном: она зашла в своих извращениях так далеко, что заставила меня пообедать тет-а-тет с Романой Боренже.
На протяжении года мы проделали все, решительно ВСЕ.
Были уже почти не способны придумать что-либо новенькое.
И вот однажды, когда настал мой черед ее тестировать, я наконец нашел высшее ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ЛЮБВИ.
Отметавшее все сомнения насчет того, что она может когда-нибудь меня разлюбить.
Нет-нет, я ее не убил. Это было бы слишком просто. Мне хотелось, чтобы ее муки не прекращались до конца дней, ежесекундно свидетельствуя о ее неугасимой любви до последнего вздоха.
Поэтому я ее бросил.
И она никогда меня больше не видела.
С каждым днем мы все сильнее страдаем и рвемся друг к другу. Мы льем слезы уже многие годы. Но она, как и я, знает, что ничего изменить нельзя.

Наше самое прекрасное доказательство любви – вечная разлука.