Сладкие дни крошатся в руке, как коржик, сонное море дремлет в объятьях тени, берег роскошен, зелен и непокошен, пыльное лето в городе тощих кошек плещется в складках юбок и полотенец. Мертвая зыбь, но что может быть живее? Солнце людей сгоняет с себя щипками. В этот букет (я знаю, что позже - веник) я собираю мяту и можжевельник, в колкие лапы втискиваюсь щеками. Милый, я позабыла, что я с тобою, бывший, я позабыла, кто с кем скандалил.
Ноги, исцарапанные в прибое, четко отображают узор сандалий.
Тощие кошки, кошек никто не кормит, кошки крикливы, наглы и голоштанны. Я растворяюсь, нет, я пускаю корни, утро приходит, если на подоконник падают виноградины и каштаны. Я не войду наверх, я пристроюсь возле, где бирюзовый мед обнимает скалы. Губы хватают пряный горячий воздух. Осень, моя возлюбленная, стервозна, больше, чем на неделю не отпускает.
Господи, кто там лечит, и кто там хнычет, чье там движенье крыл ли, шуршанье лап ли, кто там дыханье ночи в карманах нычит?
В море луна замочила подол и нынче хмуро роняет с него золотые капли.
Плечи алеют смугло и нос лупится, кожу забраковал бы любой сапожник. Время смеется, осень рыдает в Битце. Мы в свои двадцать выучились любиться, только бояться будем учиться позже. Эти песчинки оспинками на пальцах, ветер с открытки - сухо, протяжно, хрипко. Краб из-под камня греет блестящий панцирь. Я не люблю английский и просыпаться, и обожаю яблоки, дождь и скрипку.
Дождь задремал в коляске, смешной и близкий, яблоком круглым мокро ладонь наполнить.
Я ухожу стремительно по-английски, чтобы проснувшись, что-нибудь всё же вспомнить.
Боже, я не надеюсь - что толку в бреде
Этой редиски, дурочки, пародистки
В этом ее безвыходном danse macabre.
Но если когда-нибудь всё же меня апгрейдишь
То сохрани эти папки на жестком диске.
Там для тебя оставлена пара кадров.