Дело было в марте 1942 года. Мы сидели в осаде уже вторые сутки, ждали подмоги, но она никак не поспевала. Все наши командиры ушли и не вернулись. А мы тем временем сидели в страхе от любого шороха. Проскочит неподалёку мышь, посыплется земля или ещё что-то – сразу прислушиваемся. Было холодно, ветер гудел, зачастую стучали зубы товарищей. Припасы пищи подходили к концу, как и наши силы.
Мы все были новички. Всех нас отправили именно в это место, потому что мы ничего не знали, и тут ничего серьёзного не намечалось. Но, как говорится, неожиданности случаются. Можно сказать, что мы уже ждали этого нападения, чтобы перестать мучаться и бояться. Я знаю, что все об этом думали, но никто не решался сказать это вслух.
Рядом со мной сидели мои друзья детства и всей жизни – Лёня и Гоша. Так сложилось, что наши семьи дружили поколениями, дружили и мы сами, продолжив их традицию. Жили душа в душу, учились в одной школе, и сюда попали тоже вместе. Наверное, если бы кому-то из нас разрешили остаться дома, этот кто-то всё равно бы настоял, чтобы быть здесь, потому что предательство было нам, мягко говоря, несвойственно. И эта мысль согревала нас в этом холодном окопе.
Линия фронта была достаточно далеко от нас, но это не мешало нам волноваться. Куда же делись командиры? Вернутся ли они? Что делать дальше? Эти вопросы мучили всех, но никто не знал ответа.
В томительном ожидании прошло ещё двое суток. Мы спали посменно, однако все были обессиленные, голодные. Что странно, злыми мы не были, в чём-то даже наоборот, стали благороднее. Время шло медленно, стрелки часов будто и не двигались. Всё было спокойно, но никуда оттуда деться было нельзя, что угнетало. Больше всего нас изматывал не холод и голод, а именно это абсолютно слепое ожидание, как у слепого человека, от которого убежала его собака-поводырь. Это было мучительно, но мы держались, порой просто грея друг друга товарищеской улыбкой, полной надежды.
Однажды очередной шум нам не послышался. Нас всё-таки обнаружили и атаковали. Нам рассказывали об этих бомбах – жужжалках, достаточно опасных. Бомбы проносились неподалёку, мы слышали их. Нам пока везло, они проносились мимо, но по глазам солдат было видно, что они даже рады – наконец-то появилась хоть какая-то определённость.
Неожиданно снаряд упал совсем недалеко от нас. Мы услышали довольно громкое жужжание, а потом наступил и взрыв. Он оказался гораздо сильнее, чем мы думали. От шока несколько наших потеряли сознание. Ещё несколько на короткое время дезориентировались в пространстве. Но, как часто бывает, меньше всего повезло именно Гоше. Моему другу Гоше. Он был ближе всего к краю нашего лагеря, и взрыв сильнее всего поразил его. Точнее сказать, после вспышки я его не узнал вовсе. Это вообще не было похоже на что-то живое. Ко всеобщему удивлению, Гоша еле-еле зашевелился, но по нему было видно, что ему осталось совсем недолго. По нашим лицам потекли горькие слёзы.
С неожиданной резвостью Гоша схватил меня за рукав и притянул к себе. Все моментально затихли. Он тихо прошептал мне на ухо:
– Теперь всё будет гораздо лучше. Я это устрою.
Гоша напоследок слегка ухмыльнулся, и умер.
Бомбёжку прекратили. Значительно пострадавших не было. Через некоторое время нам выслали подкрепление. Всё шло гораздо лучше. И мы все прекрасно знали, чья это заслуга, кто сделал это каким-то невероятным образом. Спасибо, Гоша.