Катя забавлялась тем, что знакомилась по ночам с водителями, раскручивала их на угощение и выпивку, а затем «обламывала», о чём с удовольствием рассказывала своим подругам, непременно указывая, сколько денег было на неё потрачено, и добавляла: «люблю обламывать мужиков». Два раза Катя была изнасилована, и это не являлось для неё какой-то травмой, а, скорее, было «перчиком», делающим это развлечение рискованным и интересным. Обманутые мужчины, не решившиеся взять её силой, вызывали у Кати усмешки и презрение. Катя остановила «Мерседес», сказав водителю, что хочет ехать в Коньково; водитель согласился. Она останавливала только дорогие иномарки, была придирчива к внешности водителя, и, обычно, заказывала другой конец города, напрашиваясь затем на то, чтобы вместе провести время. Водитель представился Алексеем; его внешность Катю устроила. Катя беседовала, флиртовала, рассказывала о себе лживые истории…. Вместо того чтобы везти её в Коньково, куда Катя и не собиралась, Алексей предложил ей ужин у себя на даче. Алексей рассказывал о своей бывшей жене смешные истории, выставляя жену дурочкой, и они вместе смеялись над ней. Алексей привёз Катю на свою дачу, провел в дом, посадил за стол, включил приятную музыку. Достав хрустальные бокалы, налил ей и себе «Мартини», достал из холодильника запеченное в духовке мясо, сам порезал его тонкими ломтиками и угощал им Катю из рук. Когда вино было выпито, а мясо съедено, Алексей сказал, что хочет преподнести сюрприз, и попросил закрыть глаза. Катя, улыбаясь, сделала это; такого приятного мужчину она ещё не встречала. Выйдя из комнаты и вскоре вернувшись, Алексей поцеловал Катю в шейку и сказал, что теперь можно открыть газа…. Открыв глаза, разомлевшая Катя увидела Алексея, держащего за волосы отрезанную женскую голову. Алексей захихикал и сказал: «Вот что мы сейчас кушали!». Ухмыляясь, он достал из-за спины большой нож, выставил его перед собой и сказал: «Раздевайся, мы будем играть!». Заставив Катю раздеться догола и сесть на стул, маньяк связал её, привязав ноги к ножкам стула. Стул был прочно прикреплен к стене и полу. Маньяк требовал, чтобы Катя смотрела на его действия, но и без этого требования она не могла оторвать глаз от его рук. Достав паяльник, он включил его в сеть. Катя молила о пощаде, но Алексей только ухмылялся: — Девочка, ты же этого хотела! Сейчас получишь то, чего так упорно добивалась! И тебе это очень понравится, поверь! Ты испытаешь небывалый оргазм. Ни один твой ухажер не сможет так удовлетворить тебя, как я. Я удовлетворю тебя на всю жизнь, до смерти! Достав моментальный фотоаппарат, маньяк сделал снимок. Погладил ей грудь, а затем неожиданно и очень быстро оттянул сосок и отсёк его острым ножом, взял в рот, смачно разжевал, проглотил, и начал слизывать кровь, текшею из раны. Маньяку не понравилось, что Катя громко вопила, и он вырубил её кулаком. Когда она очнулась, её рот был зашит. Андрей подошел к ней, взял её за волосы и развернул лицом к себе. — Ну что, шлюха, теперь не будешь орать! Он взял уже раскалившийся паяльник и с ухмылкой на лице показал его Кате, затем поднёс паяльник к её лицу, к глазам, коснулся щеки. Затем наклонился, раскрыл руками её влагалище…. — Какая она нежная! Нежная. И красивая. Но придётся её изуродовать! Ты готова, шлюшка? И ввёл паяльник во влагалище. Катя не могла не кричать, но рот был зашит, и от большого усилия она разорвала себе губы. — Ах ты, стерва! Все-таки закричала! Я не люблю этого! Я очень не люблю этого! Сейчас ты об этом сильно пожалеешь! Взяв молоток, он начал бить Катю по лицу и по губам. Через три минуты работы лицо превратилось в месиво, челюсть и лицевые кости были раздроблены. Вытащив паяльник из влагалища, маньяк погрузил раскалённое остриё сначала в один глаз, а затем в другой. Выковыряв остатки глаз, маньяк набил глазницы опилками и зашил веки. В завершении, вскипятил чайник и вылил его через носик, очень медленно, Кате на лицо, и снова сфотографировал. Алексей осознавал риск, но чувствовал, что жизнь станет скучной и невыносимой, если он не будет периодически убивать. Он мог бы убить Катю, а затем съесть, или оставить умирать здесь, наслаждаясь её мучениями. Одну из жертв он мучил два месяца — держал её всё это время в подвале подвешенной за руки и ежёдневно истязал, пока она не умерла. Сейчас же у него была новая идея: оставить её живой, чтобы она мучилась всю оставшуюся жизнь, а он бы представлял её страдания, когда у него не будет возможности поймать очередную жертву. Алексей погрузил полуживую Катю в машину, отвёз её на шоссе, и бросил в лесополосе. Катю подобрали и доставили в больницу. Она была в таком состоянии, что не могла рассказать, что с ней произошло, а, тем более, описать маньяка, его дом, или вспомнить номер машины. Лицо было изуродовано, лицевые кости сломаны во множестве мест, и опознать Катю было невозможно. Кате сделали несколько сложных операций. Влагалище пришлось зашить. Зрение было потеряно навсегда. Катя лишилась рассудка. Её поместили в психиатрическую больницу — в обитую матрасами камеру, где она, голая, испачканная своими испражнениями, постоянно билась об стены, или висела, привязанная за руки. Санитары издевались, били её, тушили окурки в её глазницах, и смеялись над её уродством, слепотой и безумием. А она не могла ни бежать, ни пожаловаться. Ей вводили сильные лекарства, провели множество сеансов электросудорожной терапии, и это дало эффект — через три года Катя успокоилась, перестала кричать и биться об стены; к ней начал возвращаться разум, но это было страшнее всего. Она пыталась доказать, что пришла в себя, но после того, что с ней делали в психушке, выпустить её уже не могли. Катя понимала, что проведёт в этом заведении всю жизнь, постоянно терпя издевательства; она испытывала острое желание смерти, и жалела, что маньяк не съел её.
- На счастье, Катя вновь впала в спасительное безумие, наполненное эротическими видениями. Теперь, когда санитары забавлялись с ней, она улыбалась. Маньяк не пожалел, что отпустил жертву. Он имел удовольствие читать в газете о том, как искалеченную девушку доставили в больницу. Периодически, когда девушек у него не было, он представлял себе её мучения. И если нашелся бы кто-то, кто мог бы сопоставить периоды наибольших страданий Кати и его фантазий о ней, оказалось бы, что это происходило одновременно.