Больше месяца прогул. Беру пример с Уэнсдей, и уделяю писанине — сколько? — больше часа в день. Всё это время еженощно писала в голове заметки: о ключевом родителе, о позитиве, об Антагонисте моей жизни, о токсиках. По большому счету, токсиков осталось всего двое — тех, у кого любовь и внимание надо выпрашивать.
Что было за этот месяц?
Училась чувствовать свое тело. Сильно болела. Разжимала кулаки. Думала о работе. Смотрела кино. Думала о работе. Болела. Ела протеиновые батоничики. Думала о том, как все будет хорошо, чтобы на следующий день она прошептала надо мной «он будет в марте». Болела, думала о работе, о Мельникове, о новом намечтанном пуховике.
Токсиков надо кончать, так думаю. Сложно. Случай первый, кровный. Очень грустно. Мечтала в детстве, что будет не так. В итоге тому, кто в рейтинге людей всегда на первом месте я особо-то и не нужна. Конечно, это иллюзия. Конечно, потом будет иначе. Но мне надо сейчас. Чтобы, только выйдя в сеть из самолета после трех бессонных суток и 8 часов в пути человек интересовался, как я, а не как его подарок.
Случай второй, клинический. Мы немножко как змейки, зацепились в клубок. Мы немножко привыкли переписываться. Я немножко привыкла к тематике мемов, которые присылаются в 3 часа ночи. Но не привыкла считать, что я имею право быть наравне. Не знаю, почему. Отношение меняется, а я нет. Опасаюсь, как опасаются, пробуя ногой крепость льда. Вечно на кромке. Причем я уже знаю финал — всё хорошо, всё правильно — а сейчас еще страшно немножко. Страшно выпрашивать то, что не по адресу. Страшно не_взаимно. Но и рвать не хочется. Такие вот сложности 28-ого года жизни.
С каждым днем всё страшнее жить, но гораздо страшнее умирать.