а и все тебе пьется-воется, но не плачется, хоть убей. твои мальчики – божье воинство, а ты выскочка и плебей;

там за каждым такая очередь, что стоять тебе до седин, покучнее, сукины дочери, вас полгорода, я один;

каждый светлый, красивый, ласковый, каждый носит внутри ледник – неудачники вроде нас с тобой любят пыточки вроде них.

бог умеет лелеять, пестовать, но с тобой свирепеет весь: на тебе ведь живого места нет, ну откуда такая спесь?

стисни зубы и будь же паинькой, покивай Ему, подыграй, ты же съедена тьмой и паникой, сдайся, сдайся, и будет рай.

сядь на площади в центре города, что ж ты ходишь-то напролом, ты же выпотрошена, вспорота, только нитки и поролон; ну потешь Его, ну пожалуйста, кверху брюхом к Нему всплыви, все равно не дождешься жалости, облегчения и любви.

ты же слабая, сводит икры ведь, в сердце острое сверлецо; сколько можно терять, проигрывать и пытаться держать лицо.

как в тюрьме: отпускают влёгкую, если видят, что ты мертва.

но глаза у тебя с издевкою, и поэтому черта с два.

в целом, ты уже точно смертница, с решетом-то таким в груди. Но внутри еще что-то сердится.

значит, все еще впереди.