Он так её мучит, как будто растит жену. Он ладит её под себя — под свои пороки, Привычки, страхи, веснушчатость, рыжину. Муштрует, мытарит, холит, даёт уроки. И вот она приручается — тем верней, Что мы не можем спокойно смотреть и ропщем. Она же видит во всём заботу о ней. Точнее, об их грядущем. Понятно, общем. Он так её мучит, дрючит, костит, честит, Он так её мучит — прицельно, умно, пристрастно, Он так её мучит, как будто жену растит. Но он не из тех, кто женится, — это ясно. Выходит, всё это даром: "Анкор, анкор", "Ко мне, ко мне, " — переливчатый вопль тарзаний, Скандалы, слёзы, истерики, весь декор, Приходы, уходы и прочий мильон терзаний. Так учат кутить обречённых на нищету. Так учат наследного принца сидеть на троне — И знают, что завтра трон разнесут в щепу, Сперва разобравшись с особами царской крови. Добро бы на нём не клином сошёлся свет И всё сгодилось с другим, на него похожим; Но в том-то вся и беда, что похожих нет, И он её мучит, а мы ничего не можем. …Но, может быть, вся дрессура идёт к тому, Чтоб после позора, рёва, срыва, разрыва Она дорастёт и станет равна ему, А значит — непобедима, неуязвима? И всё для того, чтоб отринув соблазн родства, Давясь слезами, пройдя километры лезвий, Она до него доросла — и переросла, И перешагнула, и дальше пошла железной?.. А он останется — треснувшая броня, Пустой стакан, перевёрнутая страница. Не так ли и Бог испытывает меня, Чтоб сделать себе подобным — и устраниться, Да всё не выходит?..