— Купец? — удивилась зеленоглазая. — не похожи. Скорей моряк. Или разбойник. Она хрипловато рассмеялась, и Ахимасу второй раз стало не по себе. Никто и никогда еще не говорил ему, что он похож на разбойника. Он должен выглядеть заурядно и добропорядочно — таково непременное условие профессии. А певичка между тем продолжала удивлять. — И выговор у вас не рязанский, — насмешливо обронила она. — вы часом не иностранец? В речи у Ахимаса и в самом деле, кажется, имелся легчайший, почти неразличимый акцент — некоторая нерусская металличность, сохранившаяся с детства, но чтобы расслышать ее, требовалась незаурядная тонкость слуха. Тем более удивительно было услышать такое от немки. — Я долго жил в Цюрихе, — сказал он. — Там у нашей компании представительство. Русский лен и ситец. — Ну, и чего вы от меня хотите, швейцарско-рязанский коммерсант? — как ни в чем не бывало продолжила женщина. — Совершить со мной коммерцию? Я угадала? Ахимас успокоился — певичка просто кокетничала. — Вот именно, — сказал он серьезно и уверенно, как всегда говорил с женщинами этого типа. — у меня к вам деловое конфиденциальное предложение. Она расхохоталась, обнажив мелкие ровные зубы. — Конфиденциальное? Красиво излагаете, мсье Клонов. Мне обычно и делают исключительно конфиденциальные предложения. Вот это Ахимас вспомнил: то же самое и примерно в таких же словах он ответил неделю назад «барону фон Штайницу». Поневоле улыбнулся, но тут же вновь заговорил серьезно: — Это не то, что вы думаете, сударыня. Рязанское коммерческое общество, председателем которого я имею честь состоять, поручило мне сделать какой-нибудь дорогой, необычный подарок одному нашему земляку, человеку заслуженному и знаменитому. Я могу выбрать подарок на свое усмотрение, но наш земляк должен непременно остаться доволен. У нас в Рязани очень любят и чтут этого человека. Подарок мы желаем сделать деликатно, без навязчивости. Даже анонимно. Он и не узнает, что деньги были собраны купечеством его родной Рязани по подписке. Я долго думал, чем бы одарить счастливца, которому судьба дала абсолютно всё. А потом увидел вас и понял, что самый лучший дар — такая женщина, как вы. Удивительно, но она покраснела. — Как вы смеете! — Глаза так и вспыхнули. — я не вещь, чтобы меня дарить! — Не вас, мадемуазель, а всего лишь ваше время и ваше профессиональное мастерство, — сурово произнес Ахимас. — Или меня ввели в заблуждение и вы не торгуете своим временем и искусством? Она смотрела на него с ненавистью. — Да знаете ли вы, купец первой гильдии, что достаточно одного моего слова, и вас выкинут отсюда на улицу? Он улыбнулся одними губами. — Меня еще никто никогда на улицу не выкидывал, сударыня. Уверяю вас, это совершенно исключено. Наклонился вперед и, глядя прямо в искрящиеся бешенством глаза, сказал: — Быть куртизанкой наполовину невозможно, мадемуазель. Лучше уж честные деловые отношения: работа в обмен на деньги. Или вы занимаетесь своим ремеслом ради удовольствия? Искорки потухли, широкий, чувственный рот покривился в горькой усмешке. — Какое там удовольствие… Закажите-ка мне шампанского. Я только шампанское пью, иначе в моем «ремесле» нельзя — сопьешься. А петь сегодня больше не буду. — Ванда подала знак официанту, и тот, видимо, зная ее привычки, принес бутылку «клико». — вы правы, господин философ. Быть продажной наполовину — только себя обманывать. Она выпила бокал до самого дна, но снова наполнить его не позволила. Всё шло благополучно, и Ахимаса тревожило только одно: на него, вандиного избранника, со всех сторон пялились. Но ничего, он покинет ресторан в одиночестве, его сочтут очередным неудачником и сразу же забудут. — Со мной редко так разговаривают. — от шампанского взгляд певички не прояснился, а напротив стал грустным. — Больше лебезят. Сначала. А потом говорят «ты» и манят в содержанки. Знаете, чего я хочу? — Знаю. Денег. Свободы, которую они дают, — рассеянно обронил Ахимас, додумывая детали последующих действий.