уйти бы в лес, спрятаться под сенью дубов, пасть на колени и обнять в мольбе вековые корни, прижаться к ним всем телом, чтобы простили, чтобы согрели, чтобы дали сил. и выйдет тогда из чащи хозяин леса, поднимет с колен, поведёт за собой, приведёт к ручью: там, смеясь, плескается в лунном свете русалочья стая, и кикиморы, прячась в кленовых ветвях, кричат совиными голосами. стукнет о сырую землю посохом грозный царь, и смолкнет всё; а самого и след простыл. спустятся вниз кикиморы, подковыляют ко мне, косолапые, снимут покровы, разотрут щёки сон-травой, наденут на голову папоротников венок. нимфы выйдут, нагие, хрупкие, из воды, поцелуют в губы и возьмут с собою в ручей, осенят холодной водой, и будет литься медленно их ласковый, нежный шёпот. я останусь с ними на всю эту долгую ночь, буду пить песни из их уст, буду губы их целовать, буду дышать ночной прохладой и молиться девственно белой луне. а с зарёй разнесётся над лесом птичий крик, пролетит чёрный ворон, растают нимфы, исчезнут кикиморы; выйдет лесной хозяин, выйдет милостив, не суров; тогда стану пред ним на колени, нагая, белая, и заплачу; стукнет в землю ещё раз и оденет меня в листву; и вырастет на берегу ручья молодая, тонкая ива